Основание династии Невских.

Дьячок и пономарь на своем веку увидели уже третьего настоятеля, а дьякон Василий Троицкий – второго. Новый батюшка был близок к своему причту летами, происхождением и образованием. Вернее сказать, как такового образования у него не было вовсе. Иерей Георгий Михайлов был батюшкой «старого закала» – ему было 54 года, происходил он из семейства дьякона, и, как сказано в клировой ведомости, «ни в каких школах он не был». Как и многие такие же, как их называли, «не кончалые» Егорша, выучившись грамоте дома от отца, его же хлопотами, пользуясь принадлежностью к духовному сословию, 1 ноября 1801 года получил местечко дьячка, когда ему едва минуло 11 лет. Определили его к Зачатьевской церкви слободы Лопасня Серпуховской округи, а в стихарь посвятили только после того, как он прослужил более четырех лет, –1 декабря 1805 года. Потом он служил еще долгих 12 лет, покуда добился того, что 26 ноября 1817 года его возвели в сан дьякона и определили на соответствующую вакансию при церкви Иоанна Милостивого в селе Ивановском все той же Серпуховской округи. Минуло еще 6 лет, и 31 марта 1823 года Георгия Михайлова произвели в сан священника и дали ему приход в селе Полубояриново. Послужив на этом приходе около восьми лет, 17 июня 1831 года священник получил перевод на приход церкви Илии Пророка села Малое Алексеевское. И только уже оттуда 30 сентября 1837 года отца Георгий Михайлова назначили настоятелем Успенской церкви села Белые Колодези. Вместе с ним по приходам кочевало и многочисленное семейство, состоявшее из супруги Марии Григорьевны и детей. Сын отца Георгия, названный при крещении Андреем, при поступлении в Спасо-Вифанскую духовную семинарию взял фамилию Невский. Учился он на содержании отца, и к моменту составления ведомости (1844) был уже в высшем отделении семинарии, и ему исполнилось тогда 20 лет. Это очень важный для нашего дальнейшего повествования персонаж, поэтому постараемся его запомнить. Впрочем, как и двух его братьев – Петра Невского, 1829 года рождения, учившегося в той же Спасо-Вифанской духовной семинарии, что и его брат, только в низшем отделении, а также Михаила Невского, который в 1844 году только поступил в первый класс Коломенского городского училища. Двое младших сыновей также учились на содержании родителя. Кроме сыновей, были у отца Георгия и матушки Марии три дочери: Александра, рож[1]денная в 1823 году, обучавшаяся грамоте дома, Анна 1833 года рождения, выучившаяся читать, и Мария 6 лет от роду. Сам священник Георгий Михайлов не про[1]служил на приходе Белых Колодезей и 10 лет, а вот его семья осталась там, прочно осела, в силу специфики жизненного уклада духовного сословия в Российской империи. После смерти батюшки Георгия Михайловича, последовав[1]шей, судя по составлению дат, в 1848 году, его дочь Александра Георгиевна, коей уже исполнилось 25 лет, и она, можно сказать, «засиделась в девках», вышла замуж за Афанасия Георгиевича Морозова. Он получил в приданое за женой и приход Успенской церкви в Белых Колодезях. Супруг Александры Георгиевны, судя по всему, был школьным товарищем ее брата Андрея Невского – они в одно время учились в Спасо-Вифанской семинарии, окончив ее с разницей в четыре года. Смерть отца застала Андрея Невского еще студентом, прерывать учебу он не пожелал, рассчитывая получить другой приход. Расчет этот вполне оправдался, и Андрей Невский стал священником в соседнем селе. Приход же в Белых Колодезях семья отдала зятю, чтобы «пристроить» старшую поповну, поскольку возраст у нее уже был критическим для «девицы на выданье». Окончивший семинарию в 1846 году, Афанасий Морозов два года был без места, пока в 1848 году не узнал, что умер отец одного из его однокашников, что там есть невеста, за ко[1]торой отдают место священника. Фактически молодого священника «взяли в дом», ибо все семейство покойного отца Георгия Михайловича, попавшее в разряд «сиротствующих», писалось как живущее в доме священника, а этот дом на приходе был один, тот самый, в котором они жили прежде. А номинально хо[1]зяином в нем стал рукоположенный во свя[1]щенство 9 сентября 1848 года Афанасий Геор[1]гиевич Морозов, женившийся на Александре Георгиевне и определенный на место ее отца. Но кроме него, все остальные были из числа родни жены: окончивший курс в семинарии в 1850 году Андрей Невский, его незамужние сестры Анна и Мария, а с ними матушка Ма[1]рия Григорьевна, получавшая от епархиально[1]го попечительства о бедных лицах духовного звания 15 рублей серебром на год. Их сын и брат Петр Невский все еще учился в Спасо[1]Вифанской духовной семинарии. Причт же был все тот же, из старичков, родившихся еще в XVIII столетии. Старостой же прихода был отставной служака, что называется, «николаевский солдат», из числа тех, что, пройдя рекрутский набор, «тянули армейскую лямку» 25 лет, покуда «не вышли вчистую». Из военной службы Дометий Маркович Лебедев вышел в чине отставного унтер[1]офицера, и в 1842 году его избрали на должность старосты. Десять лет спустя, в мае 1852 года, священник Афанасий Морозов, причт и благочинный округи, священник села Бояркино отец Амвросий Уваров свидетельствовали перед митрополитом Филаретом о служении Дометия Лебедева, предоставив на суд владыки свое «всепокорнейшее доношение». В этом послании говорилось про то, что при ста[1]росте Лебедеве сборы – свечной, кружечный и кошельковый – «против его предшественника увеличились значительно». Отмечалось, что Лебедев умел ладить с местными толстосума[1]ми, которые охотно жертвовали ему деньги, которые шли на нужды храма. Да и сам староста неоднократно «жертвовал имущество», а также «много трудился на пользу церкви». Под сим документом «руку приложили» священник Афанасий Морозов, дьякон Василий Троицкий, старенький дьячок, известный уже нам Иван Михайлович Ключарев, и новый пономарь Евгений Смиренский. Стало быть, пережил Иван Михайлович своего «старшего товарища» Федота Ивановича Воскресенского, которого заменил новый пономарь16. Новый пономарь не отличался аккуратностью и старанием, за что и был подвергнут наказанию. Он намудрил в книгах, куда записывали брачующихся, и небрежно составлял «брачные обыски». Напутать в этом вопросе было опасно – возникало подозрение в материальной заинтересованности при подготовке незаконного брака, а за такие штуки и священник мог лишиться сана, и причт места. Репутации всех причастных приходил конец, это грозило страшным скандалом, оглаской, покрывало позором незаконно венчанных. Словом, это грозило массой всевозможных неприятностей. И вот Евгений Смиренский, который вел эти книги, попался «на небрежности» и был наказан, но, видимо, его вина была невелика, и наказание отменили. Нам же это дает повод поглубже проникнуть в тонкости приходской жизни старого времени. Той же цели служит и другой документ, в котором речь идет о по[1]жертвовании крестьянами села Белые Колодези половинной части из оброчных статей на постройку в селе церкви. Писано в этой бумаге, поступившей 25 марта 1854 года в Московскую духовную консисторию, следующее: «Согласно желанию крестьян Коломенского уезда Бочмановской волости села Белые Колодези, заявлено ими пожертвование на по[1]стройку приходской церкви половины дохода в количестве 73 рублей 63 копеек, ежегодно получаемого с принадлежащих им оброчных статей. Сии суммы будут поступать на платежи податей в продолжение 8 лет с января будущего 1855 года, о чем Палата Государственных имуществ имеет честь уведомить Духовную консисторию». Столь похвальное устремление сельского общества, постановившего отдавать половину арендной платы от принадлежавшего ему имущества, являлось скорее символическим выражением своего участия в построении нового каменного храма. Те 600 рублей, которые «набегали» за 8 лет поступлений, ни в коем случае не могли окупить затраты по возведению и обустройству каменного храма. Точной сметы постройки храма в Белых Колодезях не сохранилось, однако, судя по аналогиям, зная, во что обошлось строительство других сельских церквей в округе, схожих размерами (при небольшой разнице стоимости строительных материалов и прочем), можно предположить, что «цена во[1]проса» колеблется в пределах от 25 до 40 тысяч рублей серебром. Разница в 15 тысяч образуется из-за учета разницы цены денег – в начале XIX века они были «дороже», а также в зависимости от внутренней отделки церкви. Такие деньги «единовременно» или в зависимости от надобностей строителей могли дать только крупные капиталисты, а таковыми в 50-х годах XIX столетия были братья Мосоловы – Константин, Тихон да Иван Савельевичи, а также их кузен Василий Родионович Мосолов. Это было третье поколение клана сельских фабрикантов, основанного когда-то Савелием Ивановичем Ивановым, наследовавшим предприятия и имущества Савелия Савельевича и Родиона Савельевича Мосоловых. На них работали до двух сотен человек, вырабатывавших на 75 простых и 75 жаккардовых станах полушерстяные, полушелковые и бумажные скатерти, салфетки и одеяла. Товар сбывался в Москве оптовым закупщикам, и этот торг давал Мосоловым до 100 тысяч рублей в год. Основа успеха предпринимателей такого рода заключалась в наличии большого количества дешевых рабочих рук и полном бесправии работников, подвергавшихся жестокой эксплуатации. Тогдашняя жизнь работника фабрики современному человеку могла бы показаться адом. Никакая каторга более позднего времени не шла ни в какое сравнение с той «потогонкой», которую практиковали фабриканты и мануфактурщики. Работали на фабриках «от зари до зари» часов по 13–14 в день, получая за это рублей 13–15 в месяц – столько платили муж[1]чинам, а женщинам перепадало рублей по 10, детям же и того меньше – хорошо если выходило рублей по семь. Так хозяева, норовя «снять с кипятка сметану», еще и всячески «зажимали» плату, понуждая брать не чистыми деньгами, а товаром, большей частью харчами, из своей фабричной лавки. При этом вовсю практиковался обсчет и обвес, употреблялись фальшивые гири и меры, цены завышались, и при высокой цене обходились те харчи дороговато. Происходившие из тех же крестьян, Мосоловы, Гуляевы и прочие «хозяева» из Белых Колодезей, может, и чувствовали себя «персонами превозвышенными» над односельчанами, однако, хорошо зная изнанку жизни и все подоплеку сельского мира, они понимали, что нужно делиться, отдавать от своих доходов часть на общее благо. Куда же можно вложить деньги на селе, чтобы вышло хорошо, было для всех не[1]обходимо и вместе с тем не приносило доходов, которые так колют глаза тем, у кого их нет? Из всех вариантов лучший – построить церковь. Да и пришло время менять деревянное строение на каменное. Опять же для них был важен вопрос престижа: «В нашем селе должна быть церковь не хуже, чем в соседнем». Для местных фабрикантов это лишний повод покрасоваться перед теми, кто был им «ровня» капиталом. Они и так соревновались размерами и убранством домов. Особенно гордились своими «выездами», выбирая лошадей по породе, стати и масти, подбирая коляску и какого-нибудь необыкновенного кучера. При фабриках содержали особых атлетов-кулачников, обычно сельских хулиганов, дерзких и не любивших работать. Они давали острастку рабочим, в случае чего по-свойски расправляясь со смутьянами и воришками. Зато не давали в обиду «своих», когда в кабаке, во время гулянья или еще при каком случае на них нападали «чужие» хулиганы с соседних фабрик. В праздники фабричные «кулачники» сходились стенка на стенку и бились между собой до крови и увечий. Такое зверство было одним из любимейших развлечений фабричного люда – оно давало выход ярости и обидам. Но все это были низменные радости, а люди, будь они даже темны, необразованны, неразвиты, все равно в глубине души хотят лучшего, светлого, чистого. Чего именно, они и сами порой затрудняются сформулировать. Но хотят… За этим и идут люди в храм. Сколько уже веков идут… И готовы отдать «на храм» последнее, поскольку все то, что они могут дать, – это тлен, временное, имеющее конкретное цену. А в храме они ищут и полагают получить нечто вечное, бесценное, необъятное человеческим рассудком в полной мере.[1]