В те же дни, когда расстреляли отца Александра Субботина, решилась судьба и других священников, служивших в Озерском районе. Всю эту мерзость с арестами священников организовал начальник озерского отделения управления НКВД по Московской области младший лейтенант Остапов, который «ковал дела» по одному и тому же лекалу. Дела порой совпадали дословно, а набор обвинений и свидетельств был совершенно одинаков. Никакой фантазии! Да и зачем? Не фантазия нужна была, а темпы, темпы, большевистские темпы раскрываемости и выявляемости врагов народа! В тот же день, когда в коломенскую тюрьму доставили отца Александра Субботина, туда же привезли и священника села Сосновка Озерского района отца Василия Михайлович Шалаева, которого обвиняли «в ведении резко контрреволюционной агитации среди населения». Священник этот появился в Сосновке после революции, приняв сан уже при советской власти. Родился Василий Михайлович в 1887 году в селе Кучук-пор (его также называли Архангельское), находящемся под Пензой. Родители его были крестьяне. Образованием отец Василий не блистал. Он сообщал о себе, что окончил сельскую школу. Больше никаких сведений о том, чтобы он где-то еще чему-либо учился, в его следственном деле № 10035 не имеется. Человек же он был, как видно, не без способностей, ибо при таком весьма умеренном образовании в 1910 году (стало быть, 23 лет от роду) он сумел занять место секретаря в канцелярии Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря. В 1916 году Василия Шалаева призвали в армию. Как человека грамотного, знающего хитрости делопроизводства его направили в штабные писари. Где он был и чем занимался после Февральской революции 1917 года, из документов не усматривается. А после октябрьского переворота, когда большевики стали создавать Красную армию в 1918 году, он был мобилизован и снова попал в полковые писари. В РККА он прослужил целых 6 лет, до самого 1924 года. Что было потом, после того как Василий Шалаев уволилсяиз армии, где и как он был посвящен в сан священника, из дела, заведенного младшим лейтенантом Остаповым, не видно – всякие сведения отсутствуют. Известно только, что отец Василий был беспартийным, под судом прежде не состоял, движимого и недвижимого имущества не имел. Скорее всего, он сменил в Сосновке умершего 28 июля 1925 года настоятеля отца Михаила Аманова, служившего в Покровском храме с дореволюционного времени. Во всяком случае, до 1925 года настоятелем оставался отец Михаил Аманов, а о других священниках сосновского храма сведений не имеется, хотя таковые и могли быть. Время было такое, что многих священников судьба бросала с места на место, а документальные свидетельства той поры крайне скудны. Про отца же Василия Шалаева достоверно известно из заполненной при аресте анкеты, что он был беспартийным, под судом прежде не состоял, движимого и недвижимого имущества не имел. В Сосновке он жил на квартире в доме сестер Киселевых (Марии и Веры), которые были членами церковного совета. Священнику удалось завоевать авторитет у сосновских жителей, и его мнение многого стоило. Это несколько раз подчеркивалось в материалах следствия: «Поп Шалаев и члены церковного актива пользовались влиянием, как в среде единоличников, так и у колхозников». Видавший виды батюшка Василий был человеком не робкого десятка и не боялся оказывать помощь гонимым. В Сосновке нашли прибежище две монахини закрытого в Кашире Никитского монастыря – Мария Сильчева и Прасковья Семенова. Село Сосновка была родиной Сильчевой, отец которой владел несколькими пивными лавками в Петербурге. Несмотря на то, что семейство вело дела в столице, в селе у них был дом. Родившаяся в 1870 году Мария Сильчева, имея склонность к монашеской жизни, в 1908 году поступила в Никитский монастырь в Кашире, а после закрытия обители в 1922 году она вместе с другой монахиней, Прасковьей Семеновой, перебралась в Сосновку и поселилась в доме Сильчевых. Кормились они тем, что зарабатывали на жизнь различным рукоделием.

В 1931 году (в период коллективизации) Сильчеву и Семенову арестовали. «Тройка» при УНКВД Московской области приговорила их к ссылке на 5 лет. Монахинь отправили в Северный Казахстан. Время было суровое и голодное – в начале 1930-х годов, в разгар первых пятилеток и массовой коллективизации возник голод, унесший несколько миллионов жизней. Тяжелее всех приходилось сосланным в дальние плохо обжитые места, где люди умирали массово. В этот момент сосланных монахинь из Сосновки сильно поддерживал священник Покровской церкви отец Василий Шалаев и члены собранного им церковного совета. Они посылали Марии и Прасковье продуктовые посылки и деньги, помогая им выжить. В 1932 году, отбыв только год из пяти отмеренных приговором, Мария Сильчева и Прасковья Семенова, спасаясь от голода, самовольно покинули место ссылки и, не имея никаких документов, проехав огромные пространства по железной дороге, добрались до Сосновки. Им помогло то, что голод поднял со своих мест массы людей, которые хаотически перемещались по Стране советов, ища, где можно было бы спастись от голодной смерти, приткнуться, осесть, зацепиться за какое-нибудь местечко. В таком состоянии эффективно контролировать пути перемещения граждан у чекистов не было возможности, поэтому монашки вполне удачно миновали все кордоны. В сосновском сельсовете они объявили, что их отпустили досрочно, а документы у них украли, когда они ехали в поезде. И вот тут сказалась особенность сельской жизни – сельсоветчики понимали, что история о пропавших бумагах сказка, но сделали вид, что поверили. Во-первых, Сильчева была местной, а стало быть, «своей», а во-вторых, влияние церковной общины было достаточно велико, а верующие поддерживали беглянок. Поэтому не только доносить на беглых не стали, но их вполне легализовали, выдав нужные бумаги и справки. Более того – в 1934 году из Казахстана в Сосновку пришли новые монахини – Ларина, Орлова, Рыжакова и Никулина, также самовольно покинувшие место ссылки до окончания срока. В Сосновку они приехали потому, что Анна Никулина, доводилась Марии Сильчевой племянницей. Ее отец Алексей Никулин, женатый на родной сестре Марии Сильчевой, содержал в Петербурге трактир. Сама же Анна, родившаяся в 1882 году в Санкт-Петербурге, в 1903 году поступила в коломенский Успенский Брусенский монастырь. Когда обитель в 1918 году закрыли, Анна перебралась в село Белые Колодези вместе с монахиней Орловой. Они прислуживали в сельском храме и прожили так до 1931 года, когда их арестовали, вменяя в вину «связь с монахинями и священником Троицким». Священник Михаил Васильевич Троицкий служил в Введенской церкви села Горы Озерского района и в 1930 году был сослан. Контакт с ним стал обвинением для тех, кто знал его во время служения на приходе. Тогда в Коломне шли массовые аресты монашествующих, которые под руководством епископа Коломенского Феодосия (Ганицкого) в конце 1920-х годов сумели сплотиться в несколько общин. Хотя формально монастыри были закрыты, их общины были зарегистрированы как церковные группы. Вот против этих общин и ополчились безбожники, а органы ОГПУ арестовали их и отправили в ссылку самого епископа Феодосия и большое число монахов и монахинь. Получив в 1931 году приговор о ссылке на 5 лет, Анна Никулина должна была освободиться в 1936 году. Однако в Сосновку она пришла в 1934 году, и не одна, а в компании таких же, как она, монахинь, сбежавших из ссылки. Они нашли свое первое убежище у тетки Анны Никулиной, также монахини Никитского монастыря города Каширы Марии Сильчевой. При поддержке церковной общины Покровской церкви, имевшей большое влияние в Сосновке, они получили возможность выправить нужные документы. После этого Анна Никулина перебралась в Белые Колодези и устроилась санитаркой в коломенскую больницу. Остальные сестры также как-то устроились. Проживание монахинь закрытых монастырей, в том числе и сбежавших с места ссылки до окончания срока, в нескольких селениях Озерского района не пробуждало к ним интереса сотрудников районного отдела НКВД. Они не обращали внимания ни на беглых, ни на вернувшихся из ссылки, поддерживающих между собой связь, которых позже назовут «организованной группой». Не интересовались их негативным отношением к советской власти, игнорируя сам факт их существования. Вместо этого младший лейтенант Остапов, как одержимый, направил все свои усилия на «разоблачение попов». Это лишний раз дает повод говорить о надуманности обвинений, о репрессиях по факту принадлежности к социальной группе, сословию, а не по конкретной вине. Тогда в чекистской среде было принято шутить: «Был бы человек, а статья для него найдется!»