В 1776 году, помирая, Мартын Карлович Скавронский составил весьма необычное по меркам его времени завещание. Среди прочего граф упомянул в нем крепостных крестьян, распорядившись о разных для них облегчениях, льготах и прощении всяких провинностей, вроде недоимок по оброку, что давало им повод поминать его добрым словом. Своим же имуществом он распорядился следующим образом: «Всем моим движимым и недвижимым имением владеть и распоряжаться жене моей так, как бы я сам то делать мог, а сыну моему быть всегда у ней в должном послушании и не велено ему до 30 лет возраста своего из недвижимого моего имения ничего продать и заложить без воли матери своей». Таким образом, его сиятельство Павел Мартынович, которому исполнилось на момент кончины батюшки 19 лет, во всем оказался зависим от своей матушки на долгие годы. Графиня же Мария Николаевна, в отличие от покойного мужа, талантом ладить с людьми обладала в гораздо меньшей степени, и у нее хватило дерзости вступить в конфликт не с кем-то, а с самой императрицей Екатериной, блиставшей в зените своей славы! Разошлись они не на почве политики, а столкнувшись в чем-то очень личном. Не исключено, что причиной тому стали слухи о странности завещания. Не то чтобы было высказано подозрение в его подложности, но все же графиню «подвергли деликатному допросу». Придя в крайнее раздражение самим фактом этих расспросов, графиня Мария Николаевна вспылила и заявила следующее: «Если хоть малейшее в руке или в воле мужа есть сомнение, то ничего не желаю более, как только подвергнуть себя во всем высочайшей ее императорского величества милости». При всей почтительности формы ответа это означало, что без верных доказательств надо свои подозрения оставлять в категории фантазий. Из-за этих ли обвинений, еще ли чего ради, но двум достойным дамам стало тесно в одной империи, а так как Екатерину Великую в России удерживали дела государственного управления, то покинуть пределы отечества пришлось вдовствующей графине. Ну не государственный же переворот ей было устраивать, доказывая свою правоту! Хотя ее средства позволяли произвести целых два переворота или даже три (Екатерина не имела и десятой части того богатства,  когда свергла Петра III), но, право, зачем ей это было нужно? Есть на нашей планете места, где, имея денежки, можно жить с большой-пребольшой приятностью. С деньгами же у графини не было и намека на проблемы, а приятнее всего ей показалось жить в Италии. Вот туда она и отправилась все в том же 1776 году, когда овдовела. И сына Павла Мартыновича графиня Мария Николаевна увезла с собой. На Апеннинском полуострове тогда существовало несколько разных государств и в каждом из них Скавронских принимали с распростертыми объятиями. Среди итальянцев молодой граф прослыл меломаном, и о его оригинальных выходках и чудачествах сложились легенды, часть которых с письмами путешественников достигла российских пределов. Поддавшись волшебству музыкальной гармонии, граф Павел Мартынович весь отдался искусству, чисто по-русски, «сильно хватая через край». Сам он изъяснялся только нараспев или речитативом, как оперный певец, и того же требовал от своих слуг. По его желанию из России выписали кучера, обладавшего мощным басом, которого специально обучали музыке и пению для общения с барином. Голос у кучера был такой густотой октавы, что прохожие-итальянцы пугались, когда он, сидя на козлах, выводил напевные рулады, осведомляясь у графа о том, куда следует ехать. Обеды в доме Скавронского напоминали сценическую постановку – метрдотель пел меню, официанты напевали, обращаясь к гостям, и все это совершалось под музыку домашнего оркестра. Граф покровительствовал певцам и музы[1]кантам, устраивал концерты, финансировал постановки опер, сам пробовал сочинять и ста[1]вить. Увы, таланта Бог ему не дал, и, по отзывам современников, его собственные сочинения относились к категории, называвшейся «музыкальный ералаш». Однако коварные лизоблюды из его окружения, не желая терять расположения графа и щедрых субсидий, нанимали целые артели клакеров (платных зрителей), которые устраивали овации после каждого представления сочинений Скавронского, тем самым поддерживая в нем иллюзии относительно его способностей к музыкальному сочинительству. После пяти лет непрерывной музыкальной неги на фоне дивной итальянской природы Павел Мартынович все же захотел узреть суровый край родимого отечества. Маман поехать не захотела, и оставленный без ее присмотра граф Павел, прибыв в Петербург в 1781 году, угодил в сети светских сватов, которые свели его с племянницей всесильного князя Потемкина, Екатериной Васильевной Энгельгардт. У молодых людей вихрем закружился роман, окончившийся скоропалительной свадьбой. Женитьба эта относилась к разряду событий, имевших особенную подоплеку. Дело в том, что дочери родной сестры князя, Елены Александровны Потемкиной, и смоленского помещика Василия Андреевича Энгельгардта — Александра, Варвара, Надежда, Татьяна и Екатерина — составляли гарем своего сиятельного дядюшки. Родственные отношения ничуть не мешали сладострастию Потемкина, и, как считали знатоки придворных бытностей, именно Екатерина Васильевна была главной любимицей князя. Когда последствия плотских утех давали себя знать, ту из сестер Энгельгардт, что оказывалась «в тягостях», отправляли «вояжировать в Европу», где и оставляли незаконнорожденных «потемкинцев» на воспитание, хорошо обеспечивая приемных родителей. «Натешившись» с родственницами, князь выдавал их замуж, всякий раз за  высокородного дворянина, давая за ними большое приданое и всячески протежируя супруга своей «отставленной любимицы», «выводя в чины» и осыпая наградами. Взамен «приближал к своей особе» следующую сестру Энгельгардт, подраставшую к тому времени. После второй по счету поездки в Европу Катеньки Энгельгардт дядюшка решил, что ее уже пора пристраивать замуж, и тут-то как раз подвернулся нагрянувший из Италии молодой граф Скавронский, который изъявил желание вступить в брак с родственницей могущественного вельможи. Воспитанный «в духе времени», граф мало внимания обращал на всякие «мелочи», полагая их устаревшими предрассудками. С правилами игры графа Скавронского ознакомили изначально, и он их принял. После венчания, состоявшегося 10 ноября 1781 года, Екатерина Васильевна все же оставалась «любимой султаншей» Потемкина, и за мужем в Италию она не поехала. Нейтралитет графа обеспечивался чинами и почестями, а в 1784 году он получил должность русского посланника при дворе неаполитанского короля. Местечко это было «горячим» — в Неаполе завязывались многие политические интриги того времени, и граф Скавронский был чрезвычайно доволен своим положением. Супруга присоединилась к нему лишь через пять лет после заключения брака.

Вотчинные бытности.

Так прошли годы и годы, в течение которых владельцы Горской волости Коломенского уезда Московской губернии в Россию глаз не казали. В барском доме никто не жил, кроме штата слуг, поддерживавших в нем порядок. Службы в домовой церкви не было, и из Италии никаких распоряжений насчет Сергиевского храма не поступало. Имуществом семейства по-прежнему распоряжалась вдовствующая графиня Мария Николаевна, которая, полностью погрузившись в итальянскую жизнь, про какую-то там церковь в каком-то там селе Горы, находившемся в Коломенском уезде Московской губернии, вряд ли могла припомнить. В солнечном Неаполе сами эти названия звучали как-то диковато. Господ интересовали доходы от поместий, но они приходили в виде чистых денег, а в отчетах главной вотчинной конторы особо в подробности не вдавались и всякими там названиями «на русском диалекте» рассудка господам не мутили. Меж тем годами копились дела, требовавшие решения, хлопотать о которых без дозволительной санкции владельцев вотчины было невозможно. Ситуация усугублялась чередой несчастий, обрушившихся на Горскую волость. В точности по народной поговорке — «Пришла беда – отворяй ворота» — сначала во всем краю несколько лет кряду плохо родились хлеба, и от этого разразился настоящий голод. Это отразилось на церковном причте обоих храмов, который, будучи «двухкомплектным», в отсутствие в имении господ существовал за счет прихожан, а тем и самим стало есть нечего. Вдобавок к этому село посетил «красный петух», и в пламени пожара погибли дома на церковной усадьбе. Терпеть дольше сил уже не осталось, нужно было предпринимать какие-то шаги. И как раз в это время у имения фактически сменился владелец. Как мы помним из завещания графа Мартына Карловича, он запрещал своему сыну пользоваться наследством без одобрения матушки, вдовствующей графини Марии Николаевны Скавронской (урожденной Строгоновой) до наступления возраста 30 лет. А в 1787 году графу Павлу Мартыновичу как раз исполнилось 30 лет, и он вступил в права самостоятельного распоряжения имуществом. Вскоре после этого, все в том же 1787 году, поверенный графа Федор Ягодин подал в Коломенскую духовную консисторию прошение о поставлении диакона Иосифа Иванова во священника к Сергиевской церкви вотчины Горы. Из последующих документов становится понятно, что место священника в причте ружной Сергиевской церкви «стояло праздно». К храму были приписаны дьякон Иосиф Иванов, дьячок и пономарь, а священника не было, бы в храме вообще не велись. Что же оставалось причту? Была предпринята попытка добиться разрешения на рукоположение отца дьякона во священника, однако эта попытка успеха не имела по целому ряду причин.