История прихода Преображенской церкви села Бояркино весьма тесно связана с приходами села Горы. Этому способствовала и близость их расположения, и то, что крестьяне, населявшие оба села и окружающие деревни, в основном принадлежали господам Скавронским, а потом их наследникам. Самое старое документальное свидетельство, содержащее описание храма в селе Бояркино, относится ко второй половине XVI столетия. Это была все та же Писцовая книга 1577–1578 годов, которую мы уже не раз цитировали в ходе нашего повествования, ведя рассказ о других приходах. Итак, что же сообщает нам этот бесценный документ о Бояркино? Село тогда относилось к Большому Микулинскому стану. О нем сообщалось, что оно стоит в верховье речки Коломенки, что есть в нем Спасо-Преображенский храм, возведенный из дерева. Для причта было отведено пашенной земли 15 четей. На этом сведения прекращаются на многие годы, и новые данные появляются после паузы в 200 лет, когда Бояркино и всей округой владели уже Скавронские. Согласно клировым ведомостям, в 1774 году в Бояркино «тщанием горожан» был построен деревянный трехпрестольный храм. Называвшаяся «главной церковью в трапезе», Спасо-Преображенская была холодной, а в двух теплых приделах престолы были освящены во имя Пророка Божия Илии и Великомученика Георгия. Колокольни при церкви не было – звонница была устроена на столбах, к которым были подвешены колокола. Причту при храме «издавна было положено два комплекта», то есть в храме служили два священника, два дьякона и два пономаря. Отчасти эти члены клира нам уже знакомы в связи с теми событиями, которые развернулись в вотчине Скавронских в 1788 году. Тогда Сергиевская церковь из домовой и ружной была обращена в приходскую и причтам окрестных церквей из вотчины Скавронских предложили определиться с тем, кто желает служить на новом приходе. В Бояркино тогда служили иереи Михаил Дмитриев и Панкратий Иванов. К Сергиевской церкви изъявил желание перейти отец Панкратий, но не был принят прихожанами, которые пожелали видеть на приходе местного священника Максима Никифорова.

Другой документ, который приоткрывает подробности приходской жизни в Бояркино, относится к началу 1790-х годов, речь в нем идет об обещании жениться. Осенью 1791 года епископу Коломенскому и Тульскому Афанасию подал прошение заштатный иерей Иоанн Никитин, отставленный от служения по болезни глаз. Слепой батюшка надиктовал жалобу на пономаря Воскресенской церкви села Васильевского Федора Иванова, который посватался к его дочери Ксении Ивановне. Все было обставлено чин чином, как принято по укладу православной семьи и у русского духовенства. Женишок приехал в Бояркино не один, а со священником своей церкви, отцом Алексеем Ивановым (не родным ли его и братцем, судя по отчеству?). Учинив сговор, как того требовал обычай, отец невесты святыми образами благословил молодых людей. После этого васильевский батюшка Алексей поднес им Евангелие, которое они поцеловали. С этого момента подразумевалось, что Федор Иванов уже ни какой другой невесте, кроме как на Ксении Ивановне, жениться не может, а она не пойдет ни за какого другого жениха. При совершении этого светлого обряда по обычаю присутствовала родня жениха и невесты, а также почетные гости: вотчины графа Санти села Васильевского земской писарь Семен Герасимов и дьячок церкви села Белые Колодези Федор Тимофеев. После свершения всех положенных процедур, сопутствующих обычаю сговора жениха и невесты, все присутствующие сели за столы и славно отметили начало доброго дела. Казалось, что теперь и свадьба скоро, но не тут-то было! Удрученный горем слепой иерей Иван Никитин говорил: «Не знаю, по какой причине, но пономарь Федор Иванов оставил свое обещание, вздумав жениться на другой невесте, нашей же округи села Федоровского дьячка Прокопия Карпова дочери Матрене, и тем предал дочь мою Ксению наивящему посмеянию». Даже не верилось, что васильевский пономарь мог на такое решиться. Может, слепец что-то не так понял? Может, преувеличил? Вот примерно исходя из таких сомнений, и распорядился епископ Афанасий, наложив 28 января 1792 года на прошении отца Иоанна Никитина следующую резолюцию: «Если пономарь не имеет правильной причины для отказа от невесты, то за учинение ей через то бесчестия поступить с ним по закону». В конце февраля 1792 года в Коломенскую духовную консисторию был вызван для объяснений пономарь церкви Воскресения Христова в вотчине графа Санти – селе Васильевском Коломенского уезда – Федор Иванов. И 24 февраля «противу показанного села Бояркина бывшего иерея Иоанна Никитина» сам же показал следующее: в пономарях он состоял при Воскресенской церкви села Васильевского с 1789 года, и за все это время «в штрафах и подозрениях не был». По существу же дела пономарь сообщил, что: «в нынешний рождественский мясоед 1792 года решил он вступить в первый законный брак и с этой целью был в доме означенного бывшего иерея Иоанна Никитина в селе Бояркино вместе со священником села Васильевского иереем Алексеем Ивановичем, вотчинным писарем Семеном Герасимовым и ближайшим родственником хозяина дома, дьячком церкви села Белые Колодези Федором Тимофеевым. Но в доме Иоанна Никитина они только смотрели дочь его, Ксению Ивановну, а сговора в том, чтобы ему, пономарю, ни на ком другом, окромя оной Ксении Ивановны, не жениться, и будто бы священник Алексей на то их святым образом благословил и Евангелие давал целовать в том, того же отнюдь не было». Дело приобрело новый поворот, потому что в объяснении пономаря был весьма весомый резон. То, что он оспаривал факт сговора, было делом темным, но указанная Ивановым причина отказа от невесты вполне объясняла его поступок. «Французской болезнью» тогда называли сифилис. Эту хворь можно было назвать «бичом Божиим», которым карался род человеческий за грехи. Эпидемия страшной болезни гуляла по всему миру много лет, занесенная в Европу моряками, совершавшими первые вояжи в Америку. До XVIII века въезд иноземцев на территорию Московского царства был ограничен, да и дела им большого в Московии не было, а потому если и замечались случаи, то они не носили массового характера. Но XVIII столетие достаточно широко открыло двери в Россию, и множество европейцев разного чина, звания и состояния, призванных на службу, завезли «модную болезнь» уже массово, так сказать, «в европейском масштабе». По своей «прилипчивости» и коварству, поражая многих тайно, по неразумению, «французская хворь» обернулась массовой эпидемией, проникшей в самые отдаленные уголки империи. Передавалась она не только через блуд, но и в быту, через посуду, вещи, от пользования общей баней. Поразив родителей, болячка переходила к детям и даже внукам, если выживали первые поколения. Последствия этой хвори были ужасны, поэтому брать невесту из дома, в котором у родственников примечались явственные следы «француженки», было бы чистейшим безрассудством. После этого пономарского показания в марте 1792 года вышла новая епископская резолюция: призвать в консисторию к допросу членов семейства Ивановых из Бояркино. Но дельце это было не из самых важных, поэтому оно затянулось, и к допросу слепой иерей Иоанн представлен был только в феврале 1793 года. Из его показаний явствовало, что за минувший год его дочь, та самая Ксения Ивановна, от которой так обидно отказался пономарь Иванов, была утешена тем, что вышла замуж за другого жениха. С этой стороны дело устроилось вполне. Но оставалось еще позорное обвинение в том, что сам Иоанн Никитин сифилитик, поэтому его дети заражены «нехорошей болезнью». На этот счет бояркинский батюшка заявил следующее: «Что же следует до показания оного пономаря Федора, то никогда в доме его, священника Иоанна Никитина, французской болезни отнюдь не было. Говорит же о том пономарь Федор ложно, единственно с целью избежать положенного за нарушение данного по закону слова дочери священника жениться на ней штрафования». В этом ложном обвинении священник видел еще одну обиду. В доказательство того, что сговор был, и пономарь все придумал про болезнь, чтобы избежать наказания за нарушение данного слова, иерей Иоанн предлагал справиться у присутствовавших в его доме при сговоре. Что же до самой болезни, которой якобы поражена его семья, то этот вопрос можно было отнести медикам, от которых следовало вытребовать свидетельство. Летом 1793 года, в июне 26-го числа, в консистории объяснялся по делу о сватовстве в доме Иоанна Никитина священник села Васильевского Алексей Иванов, который рассказал, что в рождественские праздники 1792 года был он в том доме. По его словам, «дочь слепого иерея Иоанна Никитина, Ксения Ивановна, за пономаря Федора Иванова была по обыкновению сговорена, и он, священник Алексей Иванов, при том сговоре был подлинно и молитву читал, а святым образом молодых благословлял слепой иерей Иоанн Никитин. И тем самым меж ними условие точно утверждено было, чтоб пономарю Федору на иной невесте, кроме оной Ксении, не жениться». То же самое, практически слово в слово, повторил в своем показании и вотчинный писарь Семен Герасимов. Со сговором все стало ясно – пономарь врал, что были только смотрины. Оставалось еще обвинение в скверной болезни, которой якобы были поражены члены семейства Ксении Ивановны, которую Федору Ивановну прочили в невесты. Разрешение этого дела потребовало большого количества времени, поскольку, как уже говорилось, дельце это было не из самых главных, да еще и требовало большой переписки между ведомствами. Поэтому только весной 1795 года сына иерея Иоанна Никитина, дьякона Преображенской церкви Василия Иванова, у которого якобы на лице были заметны «явные следы французской болезни», велено было отослать в Коломну к земскому штаб-лекарю Мещерскому для освидетельствования: «подлинная ли в нем французская болезнь, от коей доныне на лице у него имеется знак». Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! Только годом позже этого постановления от штаб-лекаря Мещерского в консисторию было дано следующее заключение: «Марта 26-го дня 1796 года я, нижеподписавшийся штаб-лекарь Мещерин, свидетельствовал присланного ко мне дьякона Василия Иванова… По освидетельствовании оного оказалось, что оный дьякон никогда не имел “французской болезни”. Оное неоспоримо доказывает здоровый вид лица его. Что же касательно до “знака”, который имеется на носу диакона, так таковой же получиться от ушиба вполне может». После этого свидетельства последние бастионы запирательства, возведенные пономарем Федором Ивановым, пали совершенно. В ноябре 1796 года в Коломенской духовной консистории снова слушалось дело о сватовстве и нарушении данного слова, уже со всеми справками, показаниями и свидетельствами. По изложении сути консисторией было постановлено: «За учинение через неправильный отказ от взятия себе в супружество дочери священника Иоанна Никитина Ксении Ивановны за бесчестие взыскать с оного пономаря Федора Иванова 20 рублей и отдать их той Ксении с распиской». Штраф был весьма порядочный – 20 рублей. В 1796 году это были не шуточки. Едва ли не в годовой оклад обошлось это дельце пономарю.