Тлевший под спудом конфликт причта и разделившихся прихожан перешел в открытую фазу в августе 1911 года, когда от имени иерея Алексея Лихачева, дьякона Николая Троицкого и псаломщиков Алексея Друганова и Владимира Никольского подали прошение в Московскую духовную консисторию. В прошении они заявляли, что прихожане, желая облегчить участь членов причта и избавить их от обременительных выплат за дома, желали бы прийти на помощь в деле выкупа принадлежавших священно- и церковнослужителям домов в собственность церкви. Они писали: «Мы, нижеподписавшиеся члены причта Введенской села Озеры церкви, имеем честь просить Московскую духовную консисторию ходатайствовать перед его высокопреосвященством, высокопреосвященнейшим Владимиром, митрополитом Московским, о разрешении приобрести в собственность Введенской села Озеры церкви дома, принадлежащие священнику этого села Алексею Лихачеву, псаломщикам Алексею Друганову и Владимиру Никольскому и вдове дьякона Ольге Розановой на церковные средства». Далее было сказано, что трата церковных сумм, имеющихся в наличии именно на эти цели, вполне законна, так капитал в 37 115 рублей, за исключением 6500 рублей, сложился из остатков наличных церковных сумм. То есть сумма в 30 615 рублей «имеет характер тех средств, которые прихожане указывают в своем приговоре». Тут же был приложен и «приговор», составленный от имени прихожан Введенской церкви на сходе 5 августа 1911 года, в присутствии сельского старосты Василия Герасимовича Доронина и 115 человек из числа 195 озерских домовладельцев. На сходе была выражена готовность «удовлетворить членов причта, желающих иметь церковные помещения, чтобы они пошли с ходатайством к епархиальному начальству о приобретении домов, принадлежащих лично членам причта, а также и дом покойного дьякона приобрести в собственность церкви. Расходы на покупку домов покрываются излишками из текущих церковных сумм». По расчетам подававших прошение и составивших приговор схода на выкуп всех упомянутых в прошении домов могло потребоваться 11 тысяч рублей. Оставшейся суммы, по их мнению, хватило бы на покрытие текущих расходов, а потраченное восполнилось бы за счет вложения остатков сумм лет за шесть или семь. Консистория дважды запрашивала мнение протоиерея Николая Никольского – 3 сентября 1911 года и 23 февраля 1912 года. И наконец 3 апреля 1912 года «почтительнейшее объяснение» было им дано. Перво-наперво он отметил, что под прошением не было подписей двух главных лиц прихода – настоятеля и церковного старосты. По мнению отца Николая, желание подавших прошение поддерживала только часть прихожан, а вообще же изложенный ими план, в случае принятия его к исполнению, принесет приходу трудно поправимый вред. Оказалось также, что просители утаили факт того, что прежде чем состоялся сход, одобривший покупку домов из церковных сумм, 1 мая 1911 года прошел церковный сход, на котором «прихожане положительно отказали в покупке домов на церковные деньги, несмотря на то, что к ним с просьбой обращались и я, и церковный староста, и сельский староста, а члены причта подготавливали прихожан к этому сходу три года». Только после вторичной подготовки прихожан причту удалось добиться их согласия на покупку, «но и то не из сумм капитала, а из остатков текущих церковных сумм и не всех домов разом, а постепенно, начав с дома, более подходящего для скорейшего расчета с церковью по его стоимости». Далее же отец Николай писал в своей объяснительной записке очень важные для понимания сложившейся ситуации вещи: «Причту известно, что содержание нашего храма обходится от трех до четырех тысяч в год. С приобретением же домов расходы эти возрастут, а между тем доходы церкви все уменьшаются и уменьшаются. При прежних храмоздателях и благотворителях храм украшался при их пособии, поэтому средства церкви копились и росли. Дети же тех храмоздателей и благотворителей к церкви относятся очень холодно, да и в большинстве своем из Озер они уже разъехались. Фабрикация ослабла в своем благотворном движении, от этого настолько уменьшился церковный доход, что если бы не проценты с капитала, то церковь не могла бы себя благолепно содержать. А о пристройках церковных без этих процентов не стоит и думать. Падение доходности делает проценты с капитала главным источником содержания храма и побуждает к сбережению этого капитала. Если же сразу выдать, как того просит причт, 11 тысяч рублей на приобретение домов да израсходовать 15 тысяч на пристрой к церкви, как это диктует насущная необходимость, то от капитала останется 12 тыс. рублей, процент от которых составит не более 400 рублей на год. Этих выплат не хватит не только для надежного содержания храма, выкупленных домов причта и церковно-приходской школы. Тогда купленные дома станут тяжким бременем для церкви». Чтобы понятнее было, что, собственно, имел в виду протоиерей Николай Никольский, описывая всю сложность ситуации для храма, причта и прихода, необходимо совершить небольшой экскурс в дома «озерских крезов», чья щедрость питала многие благие начинания прежних времен. Вся штука была в том, что времена поменялись, и во многом кардинально. Фактически отстранился от жизни сельского общества и прихода клан Моргуновых, который изнутри разрывали конфликты, возникшие при дележе наследства. Михаил Васильевич Моргунов, умерший 15 декабря 1902 года, оставил завещание, по которому все движимое и недвижимое имущество фабриканта, оцененное на сумму, близкую к трем миллионам рублей, в равных долях отходило его сыновьям: Ивану, Владимиру и Василию, но оговаривалось «особое условие»: «правонаследования после смерти детей М.В. Моргунова ни в коем случае не распространяется на детей его брата, Ивана Васильевича Моргунова, и их потомков». Конечно, кузены наследников оказались недовольны такими распоряжениями Михаила Васильевича, и один из племянников покойного, а именно Иван Иванович Моргунов, оспорил в суде законность завещания, указав в качестве причины «состояние умственного расстройства, в которое впал М.В. Моргунов на момент составления завещания». Иск был принят к рассмотрению в Московском окружном суде, но после полугодового разбирательства истцу в удовлетворении было отказано. Однако это были еще цветочки, а ягодки налились, когда внутри клана наследников Михаила Васильевича произошел раскол. Родственники разделились на два лагеря, в равной степени претендовавших на владение и управление делами фабрики «Товарищество мануфактур Ивана и Михаила, Василия Моргунова сыновей», председателем правления которого был М.И. Моргунов, а директорами М.И. и И.С. Моргуновы. В конце ноября 1907 года состоялось собрание пайщиков, на котором вместо двух выбывающих по очереди Михаила и Ивана Моргуновых должны были избрать двух новых директоров правления. На этом собрании мнения пайщиков разделились, и вышло так, что одна группа проголосовала за Михаила и Василия Моргуновых, а другая выбрала новое правление (в лице Ивана, Владимира и Александра Моргуновых). Эти самые новоизбранные директора сразу же после собрания выехали в Озеры, на фабрики товарищества. Между тем Михаил, Василий и Сергей Моргуновы, в свою очередь, командировали на ту же фабрику своих представителей: М.В. Дубинину-Моргунову и секретаря правления А.В. Степанова. Эти двое опередили конкурентов, и сразу же объявили служащим об избрании правления в лице Михаила и Сергея Моргуновых и нового директора Василия Ивановича Моргунова. Чтобы не допустить захвата фабрики правлением, которое избрала другая группа пайщиков, Дубинина и Степанов распустили служащих главной конторы фабрики, собрали конторские книги в кабинет бухгалтера и опечатали помещение, а ключи госпожа Дубинина забрала с собой. Когда другое «новое правление» прибыло на фабрику и обнаружило главную контору фабрики запертой, оно не растерялось и обратилось прямо к местной полицейской власти в лице надзирателя Реценко с просьбой о содействии при приеме фабрики под свое управление. Господин Реценко как-то подозрительно сразу взял сторону Ивана, Владимира и Александра Моргуновых и отправился на дом к мадам Дубининой с просьбой выдать ключи от фабрики. Получив категорический отказ, надзиратель вернулся к посылавшим его братьям-совладельцам. Посовещавшись, они решили все устроить запросто: Реценко привел слесаря и велел ему отпереть фабричную контору. Слесарь взломал замки входной двери и кабинета главного бухгалтера, где хранились бухгалтерские книги. После захвата кабинетов и документов «новое правление» выставило у ворот городовых, которые не впустили на фабрику Михаила Ивановича Моргунова. Дубинина и Михаил Моргунов по телеграфу связались с коломенским полицейским исправником Бабиным, жалуясь на самоуправство, взлом замков и печатей, и просили приструнить надзирателя Реценко, отменить его приказы. Исправник Бабин отвечал, что ему известно об избрании 30 ноября 1907 года нового правления и распорядился даже вывесить у ворот фабрики объявление об избрании в директора Ивана Васильевича и Александра Моргуновых. Прежнее правление подало в суд на конкурентов, и снова потянулся нескончаемый судебный процесс по спору двух групп владельцев акций, претендовавших на управление фабрикой. Юристы «пострадавшей стороны» добились начала следствия над чинами коломенской полиции, и на предварительном следствии Реценко показал, что он обо всем докладывал исправнику Бабину, а тот сообщил ему, что он лично беседовал с вице-губернатором Федоровым, и тот сказал ему, что он, как лицо должностное, признает законным новое правление. Исправник же «предоставил ему свои полномочия», после чего Реценко и решился вскрыть контору фабрики с помощью взлома замков и нарушения печатей. Такую крайнюю меру оба полицейских чина оправдывали необходимостью предотвратить остановку фабрики и беспорядки. «Рабочие уже начали шуметь и волноваться вследствие пререканий между Дубининой и новым правлением», – пояснил необходимость столь решительных действий Реценко. Господин исправник показал, что о вскрытии дверей он узнал постфактум, и никакого законного права отбирать фабрику у «нового правления» и предавать ее под власть госпожи Дубининой он не имел. Судебная палата оправдала и Реценко, и Бабина, отказав истцам. Дело «завертелось» сызнова, и уж, конечно, «молодым» Моргуновым было совсем не до проблем сельского храма. К тому же «холодность к религии» была уже давно в моде, так же, как и увлечение всякой мистикой – теософией, йогой, проповедями протестантских пасторов и наставников, пропагандой атеизма адептами социализма. Все это никак не укрепляло положение Православной Церкви. Священники как никто другой чувствовали в своей пастве идейное брожение, замечали предвестье грядущих катастроф. И именно эти предчувствия беспокоили протоиерея Николая Никольского, стремившегося как можно активнее выступать против этих «веяний века», стремясь укрепить положение прихода, чтобы отразить натиски извне. Поэтому ему столь трудно было выступать против планов братьев и сослуживцев, нуждавшихся в помощи и поддержке. И при этом надо было выслушивать от них упреки, перенося все смиренно, пытаясь убедить соратников, ставших вдруг оппонентами в этом их частном, внутрицерковном споре, который, помимо их воли, становился фактором влияния на приходскую жизнь.