Однако, по мере того как ухудшалась экономическая ситуация, спектакли играли все реже. Людям стало не до веселья. Произошел значительный скачок цен, инфляция обесценивала рубль. Уже к ноябрю 1915 года в уезде ощущалась нехватка продовольствия – в первую очередь муки и сахара, а это «подбросило» цены на хлеб. Попытки властей нормировать продажу товаров первой необходимости, впервые в российской истории введя карточки, вызвали в ответ массовое укрывательство товаров. Возникший товарный дефицит пробудил к жизни появление «черного рынка», цены которого во много раз превосходили официальные. Жизнь империи постепенно разбалтывалась. Военно-промышленные комитеты становились более реальной властью, чем царская, государственная администрация. Произошла занятная рокировка: государство брало займы у иностранных государственных и частных банков, которые имели долю акций в российских предприятиях. Занятыми у иностранных банкиров деньгами оплачивались заказы на русских заводах, контрольные пакеты акций которых принадлежали тем же французским и бельгийским банкирам, которые кредитовали русское правительство. Такие финансовые трансферты наращивали государственные долги, оборачиваясь прибылями для промышленников. Общенациональный припадок эгоистичной алчности превратил огромное количество людей, в руках которых реально находилась судьба России, в невменяемых безумцев. Как таковые государственные интересы большинству россиян были совсем неинтересны: веками их приучали к мысли, что «всяк сверчок, знай свой шесток». Они и относились ко всем внешнеполитическим событиям со стоическим безразличием: не нашего это ума дела. По-настоящему беспокоила только нехватка продуктов, отсутствие водки, опасность «загреметь» на фронт, прочие житейские делишки. Страна неслась под горку, словно на салазках темной ночью, и так, вслепую, со всего маху въехала она в грозный 1917 год. Воевать в 1917 году всем было неохота. Фронтовым солдатам и офицерам не хотелось гибнуть «невесть за что», в то время, как в тылу, по их мнению, «жируют». Это казалось верхом несправедливости, и семена военного бунта постепенно созревали в окопах. Того пуще крамола расцветала в тыловых казармах: в запасных частях народ в серых шинелях не желал идти на фронт и ради этого он был готов ввязаться в любую политическую авантюру. Дело усугублялось еще и тем, что обеспечение армии было поставлено из рук вон плохо. Вернее, оно было поставлено таким образом, что на нем очень удобно было «греть руки» интендантам и поставщикам, а тем, ради кого это дело затевалось, доставались жалкие крохи и некондиция, «проведенная» по всем отчетам как отличные продукты и снаряжение. Кадровой армии уже давно не было – она полегла в первые годы войны. К 1917 году большинство воевавших солдат было призвано из запаса, а офицерами становились фронтовики из простолюдинов, окончившие офицерские школы гимназисты и студенты, молодые чиновники и прочие люди, ставшие офицерами случайно, по необходимости военного времени. Понятия «офицерская честь», «долг перед родиной» и прочие основы сознательной дисциплины постепенно утратили смысл, перестали быть руководством к действию, правилами жизни. В тогдашней армии служило немало людей, тоже считавших, что их хата с краю, а главное – выйти из военной передряги живым и по возможности здоровым, а дальше все как-нибудь наладится. Опорой власти армия уже не была, даже генералитет из потомственной аристократии, стакнувшись с поставщиками, членами военно-промышленных комитетов, ощутив вкус больших денег, которыми с ними делились, и тот уже был «не за царя». Более того, многие из тех военных, у кого оказалось рыло в пуху, как огня боялись окончания войны, когда начались бы подсчеты и выяснения: кому, куда, чего и сколько… По этой причине они стали склоняться к демократическим преобразованиям, которые, погубив старый строй, оставили бы их при больших деньгах, «благоприобретенных» во время войны, и отвели бы топор правосудия, повисший над их шеями. Их девизом стали слова: «Чем хуже, тем лучше!», чем запутаннее ситуация, тем труднее их будет поймать. Ни у кого не было ни охоты, ни возможности противодействовать всеобщему и постепенному разложению страны, каждый день чуть-чуть слабевшей. Трехсотлетнюю Российскую империю угробили крестьяне, не желавшие торговать хлебом, купцы, жаждавшие получать на полушку вложения рубль прибыли, поэтому готовые морить голодом народ, до тех пор, пока этот рубль им не дадут. Свои ручки к этой гибели приложили господа промышленники, которым война была – что мать родна! Исчезновение царской власти в последних числах февраля 1917 года в провинции произошло совершенно буднично и незаметно. Просто в Коломне 1 марта была получена телеграмма, разосланная по всем железнодорожным линиям, в которой сообщалось, что самодержавное правительство свергнуто, и власть в свои руки взял Временный комитет Государственной думы во главе с Родзянко. Подписана телеграмма была временным комиссаром путей сообщения. Текст этой телеграммы переправили в Озеры, а оттуда весть разошлась по окрестностям. Так люди и узнали, что они легли спать в империи, а проснулись в республике. По сравнению с другими коломенским организациям больше всего времени для определения своей позиции потребовалось Коломенскому духовному ведомству. Пауза затянулась аж до 12 марта, но ничего контрреволюционного и от коломенского священства не последовало. Судя по отчету, опубликованному в «Московских церковных ведомостях», 12 марта 1917 года в здании Троицкой церковно-приходской школы состоялось собрание коломенского духовенства, учителей духовного училища и церковноприходских школ «для свободного обмена мнениями в связи с обновлением государственного строя в России». На собрании присутствовали более 60 человек, председательствовал священник Озерецковецкий. Обмен мнениями на собрании прошел очень оживленно, а в результате решено было выбрать свой исполнительный комитет для разработки вопросов организационного, идейного и программного характера. Прямым, тайным и равным для всех присутствовавших голосованием выбрали в исполком Духовного ведомства 11 человек (девять членов и двух кандидатов). Из них было три священника, два диакона, псаломщик, два учителя духовного училища и три учительницы церковноприходских школ. В финале собрания постановили приветствовать Временное правительство в лице представляющего его в г. Коломне комиссара Б.А. Брушлинского и передать ему следующую резолюцию: «Собрание духовенства, учителей Духовного училища и церковноприходских школ г. Коломны, выражая полную преданность новому правительству державы Российской и свою душевную готовность служить обновленному государственному строю, искренно молит Господа: да благословит Он промыслительно правительство наше в настоящий великий исторический момент, в многотрудном деле устроения нашего Отечества на пороге его новой жизни, да исполнит Он всех сынов нашей великой Родины братской любовью и общим воодушевлением к единодушной и мирной работе на общегосударственное благо и наше общее счастье. Да поможет Всевышний нашему доблестному воинству и его военачальникам славной и решительной победой над грозным и опасным врагом, при общем содействии им в этом деле всего русского народа утвердить Россию на пути истиной свободы, могущества и силы. И да воссияет Он, Милосердный, лучом свободы над матерью нашей – Церковью Православной, которую так долго держал в узах и гнете рабства прежний государственный строй, и даст ей возможность при новом правительстве и обновленном государственном строе быть в полном смысле живой и животворной Церковью Живого Бога, непоколебимым столпом Христовой истины и нелицемерной провозвестницей возвышенных начал мира, любви и правды между людьми». Это послание было утверждено и 14 марта 1917 года вручено комиссару Брушлинскому. Таким образом, Церковь – последний оплот империи – и та приветствовала новый строй и правительство, радовалась собственному освобождению от «уз и рабства». Решительно никому в эти дни не было жаль рухнувшей империи и отрекшегося императора. Ну а то, что было дальше, мы рассмотрим в рассказах очевидцев событий той поры.