Списки «лишенцев» составляли органы местного самоуправления, но «на местном уровне» все не было таким безнадежно-советским. Среди людей на выборных должностях попадались разные личности. В селе Горы председатель волостного совета оказался мужиком порядочным. Получив указание составить списки «лишенцев», чувствуя, что ничего хорошего для них власть не придумает, председатель волостного совета тихонько переговорил с отцом Михаилом и матушкой Александрой, предложив им фиктивно развестись. Это было очень щедрое предложение, и его приняли с благодарностью. Чета, прожившая десятки лет в браке, при содействии благодетеля оформила нужные бумаги, по которым они числились разведенными, и в списки «лишенцев» попал только один отец Михаил, а все его семейство было как бы ни при чем. Время было такое, что все стало опасным, любой пустяк, любое слово могло погубить. Тогда воистину молчание стало золотом, а каждый шаг приходилось рассчитывать по поговорке «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Приходилось соблюдать конспирацию на бытовом уровне. Одна из дочерей Марковых жила в Озерах и скрывала свое происхождение, а чтобы навестить семью, ездила в Горы тайком. Ее прятали под сеном в телеге и так «контрабандой» и везли к папе с мамой на побывку. Замечательное было время! Такой энтузиазм масс, такой, понимаешь, подъем духа, так вот и жили, «под собою не чуя страны». Священнику прятаться было никак нельзя, потому что нужно идти к людям. Вот отец Михаил Марков и шел. В это время Церковь обложили тяжелейшими налогами, а если их не платили, то храм закрывали. В Сергиевском приходе на собрании отец Михаил обратился к верующим с призывом помочь, но это были уже «не старые времена», богатых благотворителей не нашлось, а многие просто боялись жертвовать, чтобы «не припутали к какому делу». Эта житейская мудрость позволила выжить, только вот спасли ли они этим свои души, вот вопрос!

Денег собрали мало и налог не внесли, после этого храм закрыли. Тогда священник, верный своему долгу, стал окормлять прихожан вне храма – соборовал, причащал, крестил, отпевал в домах тех, кто звал его. Ясно, что это совершалось тайно, и какое-то время сходило с рук. Но к исходу 1929 года «волна обезбоживания» набрала уже значительную силу, и, конечно, нашлись глазастые активисты, которые не упустили случая сообщить, «что следует куда надо». В январе 1930 года к отцу Михаилу пришли с обыском и нашли у него в святом углу, за иконой, дароносицу, с которой он ходил причащать на дому. Казалось бы, ну и что – на то он и священник, чтобы причащать! Ан, нет! В то время это была улика нелегальной деятельности. Во всяком случае, суд, на расправу которому пожилой священник был отдан уже 24 января 1930 года, обвинил его в «расхищении церковного имущества», счел обнаруженную дароносицу «веским доказательством преступной деятельности» и приговорил «гражданина Маркова» к трем годам ссылки. Но, видимо, где-то там, внутри советского судебного аппарата, что-то щелкнуло, и едва минула неделя после оглашения приговора озерского суда, как отца Михаила взяли под стражу и в ночь со 2 на 3 февраля повезли в Коломну, где поместили в тюрьму. Там уже сидели священник Введенского храма Михаил Троицкий и некоторые прихожане, которым «шили дело», обвиняя в том, что они «проводили среди населения злостную антисоветскую агитацию против мероприятий советской власти на селе, с использованием религиозных предрассудков некоторой части масс, чем причинен значительный вред». Через три дня после ареста отца Михаила Маркова вызвали на допрос. Следователь спрашивал о том, какие разговоры с крестьянами подследственный вел о колхозах, налогах и прочем. Отвечая на поставленные вопросы, отец Михаил дал следующие показания: «По вопросу колхозов суждения с гражданами имели такие: получится ли от этого толк, не вышло бы разорения крестьянских хозяйств. Такое опасение наше получалось из-за того, что мы не были знакомы с положением о колхозах. По вопросу о налогах я обижался, что на духовенство и Церковь налоги непосильные. Власть этим устраивает какое-то гонение на религию. Кроме того, во время уплаты налогов за церковь я верующим на собрании объявил: если денег на налог не соберут, то власти закроют церковь. Несмотря на мой призыв, денег собрано было мало, и церковь закрыли». Для «настоящего дела» всего этого было маловато – до «арестных разнарядок» 1937 года тогда еще не дошло, и для осуждения нужен был какой-никакой, а все же повод. Пришлось следователям и оперативникам поработать, чтобы отыскать свидетеля, крестьянина деревни Каменка, давшего уличающие священника показания: ”Священник Михаил Федорович Марков в беседе с гражданами при каждом удобном случае внушал: «Религия советской властью гонима, варварская власть добивается разными мерами закрытия церквей, чего верующие допустить не должны. Крестьяне налогами задушены. Прежде всем жилось лучше. Своей политикой власть может снова довести страну до голода. Коллективы, кроме закабаления и разорения крестьян, хорошего ничего не дадут, посадят всех на паек, придется всем разбегаться”. И вообще высказывал всегда недовольство по адресу советской власти, чем влиял на верующих. По его призыву по домам граждане собирали на церковь деньги». Вот это и было нужно следствию и «тройке» при областном ОГПУ, которая приговорила Михаила Федоровича Маркова к пяти годам ссылки. Местом отбытия наказания определили северную Республику Коми, куда и отправился батюшка.