Между тем время шло, и жизнь в СССР исподволь, незаметно, но менялась необратимо. Идеологический прессинг в отношении Православной Церкви оказывался скорее по инерции, в силу сложившихся привычек, как и многое остальное в сфере идеологии. В рядах коммунистической партии числилось несколько миллионов человек, но лишь немногие из них – те, кто учился в Высшей партийной школе, – более или менее вдумчиво изучали теоретические и философские работы, служившие основой партийной идеологии, понимали значение слов, произносимых с трибун. В массе же своей коммунисты были элементарно необразованны гуманитарно: заучив несколько расхожих словесных формул, выучившись более или менее ловко расставлять эти замусоленные от частого употребления слова, они использовали их, не вникая умом, не чувствуя сердцем. В построение мирового коммунизма уже никто не верил. Даже в школе учителя на уроках обществоведения с мягкой улыбкой говорили ученикам, что «при жизни ближайших поколений переход к коммунизму не произойдет». Разговоры о коммунизме в быту сводились к анекдотам. Утверждения о превосходстве социалистического строя над всеми остальными социальными формациями вызывали лишь саркастическую усмешку. Коммунистическая идеология, частью которой был научный атеизм, терпела крах. Впрочем, годы и годы целенаправленной клеветы и антицерковной агитации давали свои результаты. Многие тогда не верили принципиально. Им удобнее было считать, что нет никакого «того света», а значит, и отвечать за свои жизненные деяния не придется. Нужно только избежать человеческого суда, а там все само собой и кончится. Смерть все покроет. Небытие поглотит и оправдает. А коли так, то многие, исповедовавшие столь успокоительные для совести доктрины, погружались в пучину самого настоящего житейского свинства, твердя: «Бога отменили, а судов людских мы не боимся!» Так изволил выразиться на суде человек, который сожительствовал со взрослой дочерью, которая была с ним совершенно солидарна. И суду крыть было нечем. В душах многих проросло недоверие к Церкви, никак не связанное с атеистическим учением и коммунистической идеологией. У человека советского воспитания все, связанное с христианским учением, вызывало какой-то чисто животный страх, необъяснимое отвращение именно к Церкви. Часто само здание храма, сам вид священства – борода, длинные волосы, странные одежды – отвращали и настораживали. Ведь все должны быть побриты, коротко стрижены, одеты, «как надо». Негласный «дресс-код» соблюдался неукоснительно. Если мужчина отпускал бороду, на него смотрели, как на вольнодумца и чудака, считай – опасного человека, от которого нужно держаться подальше. Искусственно привитая настороженность и нарочитое неверие отвращало людей от Церкви как от общественного института. Но вакуум души требовал заполнения, и на исходе 1970-х годов те, кто не желали спиваться, искать «душевную отдушину» в рыбалках-охотах, баньках, блуде, добывании дефицита, кому мало было реализовывать формулу советской успешности, приобретая «тачку, дачку и собачку», пытались обрести равновесие души в поисках неких «практик». Опять же нельзя сбрасывать со счетов страх грядущей глобальной войны. К тому времени уже два поколения жили под гнетом ядерной угрозы, про которую в подробностях рассказывали с детского сада и школы, рисуя страшные картины прозябания и вырождения на радиоактивных руинах после ядерной войны. Прививавшийся с детства страх погибели в ядерном взрыве, мучений от ожогов, гниения от передозировки радиационного облучения, изломав психику, подталкивал искать спасения, лазейки к побегу от страшной реальности. На фоне этих настроений произошел ренессанс Елены Блаватской, чье учение как откровенное жульничество было разоблачено неоднократно еще в XIX веке. Для советских людей в течение десятилетий лишенных общения с миром и в известном смысле «девственных», не имевших опыта столкновения с подобными «информационными минами», теософские сочинения бойкой мадам, ловко водившей за нос людей куда более подготовленных, оказались страшно заманчивыми. Они увлекли многих, породили массу дополнительных мифов, которые еще более адаптировали эти выкладки вековой давности для нужд «позднесоветской» действительности. Близко к этому примыкало увлечение йогой, порожденное желанием жить долго, безболезненно, одухотворенно, что достигалось физическими и духовными упражнениями, через получение природной энергии. По всей стране складывались компании единомышленников, постепенно перерождавшиеся в секты новых религий технократического века, основой доктрин которых являлась их принадлежность к этому миру. К миру физики, химии и математики, в котором понятие сверхъестественного и чудесного трактовалось «с научной» точки зрения, вводя понятия «биоэнергия», «эгрегор» (ментальный конденсат, порождаемый мыслями и эмоциями людей, обретающий самостоятельное бытие), «визонеры» (духовидцы, те кто могут прозревать невидимое остальным) и прочие, прочие, прочие порождения больного духа, ищущего лекарства, пробуя с завязанными глазами все подряд, а потому частенько отравляясь. Так возникали всякие там «доктрины Порфирия Иванова» или движения уфологов, которые в любой дряни готовы были рассмотреть следы деятельности инопланетных пришельцев. Вообще стал в моде космос как религиозная бездна, из которой ждали неких сигналов, куда мечталось убраться с этой планеты, от этой жизни и начальства. Куда угодно, на каких угодно условиях. Полагали, что хуже уже не будет. Обратной стороной медали поиска «некоего не от мира сего возвышенного», при яростном отторжении Православной Церкви, христианских доктрин и обрядности, стала мода на «возвращение к корням». Стремление души к какому угодно богу выродилось в неоязычество. Толком о славянских культах никто ничего не знал, а потому открылась бездна возможностей для фантазий, которые так славно ложились на отрицание христианства. При этом как-то само собой вышло, что именно эти упражнения в поисках «духовных корней» в конечном итоге приводили адептов к увлечению фашистской идеологией. Практически официально практикуемый в СССР умеренный антисемитизм советской власти, идеологически мотивированный «борьбой с сионизмом», в среде неоязычников дал славный росток нацизма, превратив тех, кем пугали в детстве, в героев: «черных рыцарей СС», «борцов с мировым заговором жидовских банкиров». Подогревало это идейное варево противостояние с Америкой, и приходилось слышать даже от людей, переживших Вторую мировую войну: «Эх, вот бы с Гитлером вместе побить бы Америку! Наших бы летчиков да на немецкие самолеты – и тогда мир поделили бы». Все это были следы попыток внецерковного обретения Бога, поиск приложения душевных сил.