Наше село Горы

Каждый год, когда мы приезжаем на лето в село Горы, я под­нимаюсь на высокий холм, чтобы полюбоваться окрестностями. Горы — большое село на Оке в 160 километрах от Москвы. Оно расположено на двух крутых холмах, разрезанных родниковой речкой. С холмов открывается широкая картина на голубоватые заокские дали с изу­мрудными заливными лугами, с могучими темно-зелеными лесами по берегам реки, с продолговатыми синими озерами — старицами Оки.

Долго можно стоять на холме и смотреть в сверкающую даль!..

Направо, за лесом, виднеются дымки. Это город Озеры, район­ный центр, издавна славящийся своим текстильным производством.

Левее, за рекой, на крутом лесистом обрыве, едва угадываются остатки валов, а за ними большого кургана на месте древнего города Ростиславля (теперь — Расчислово)’, основанного в XII веке рязанским князем Ростиславом Ярославичем. Еще Сенницы левее — село Сосновка с красной кирпичной церковью и высокой колокольней-башней. За ним, за лесами и полями, село — бывшее имение генерала-майора Ф.Э.Келлера, погибшего в Русско-японскую войну. И, наконец, в самом левом краю этой обширной картины вдоль берега Оки протянулась древняя заповедная дубрава — Поддубки, объ­явленная государственным заказником под названием Нагорная дуб­рава, в конце которой едва виднеется село Белые Колодези с ост­роверхой церковью и круто обрывающимся к реке берегом, прозван­ным в народе Монастырем. Здесь действительно на высоченном окском берегу стоял в давние времена монастырь, о котором наш коломенский земляк, писатель Борис Пильняк упоминал в романе «Голый год»: «Церковь Николы, что на Белых Колодезях, сложенная из бело­го известняка, стояла на холме, над рекою. Некогда здесь был монастырь, теперь осталась белая церковь, вросшая в землю, поросшая мхом, со слюдяными оконцами, глядящими долу, с острой крышей покосившейся и почерневшей, — погост — Белые Колодези. С холма был широкий вид на реку, на заречье, на заречные синие еловые леса, на вечный простор. Вокруг погоста росли медно-стволые сосны и мох. Из земли, справа от церковных ступенек бил студеный ключ, вделанный в липовую колоду (от него и пошло название Белые Колодези)…»

Но вернемся опять в село Горы, к его живописным улицам, разбросанным по двум большим холмам-горам. Названия улиц не менее поэтичны, чем названия местных окрестностей: Зеленая ули­ца, Новая, Луговая, Заречная и наконец последняя… улица Багратиона. (На памяти старых людей остались еще былые названия улиц нашего древнего села — Заулки (верхний конец села), Щелкановка (Луговая), Самодуровка (наша Заречная), и, наконец, таинствен­ная Бахча (?!))

Тут надо остановиться и подумать, почему депутаты Сельсове­та, как бы нарушив поэтический строй в названиях улиц, обрати­лись вдруг к истории и вспомнили выдающегося русского полко­водца Петра Ивановича Багратиона. Местные жители объясняют это следующим образом. Когда в 1812 году умер от смертельных ран, полученных в Бородинском сражении, генерал Багратион, то княгиня, его супруга, так расстроилась, что продала все свои имения, в том числе село Горы, и навсегда уехала за границу, а крестьян в память по­гибшего мужа отпустила на волю. Поэтому, рассказывают жители, никто из здешних крестьян — ни деды, ни даже прадеды — не пом­нили крепостного права. Но в действительности дело обстояло несколько иначе, а в некоторых обстоятельствах даже совсем не так.

Прежде чем углубиться в историю, позвольте мне с этого вы­сокого холма указать на дом, что стоит напротив, на улице Зе­леной, и, как видится, накрепко врос своим глубоким фундаментом в каменистую почву противоположного холма. Дому этому далеко за сотню лет, и не одно поколение из семейства Крюковых вышло из его прочно срубленных стен на широкие, но такие суровые пространства российской жизни. О каждом из Крюковых, начиная с пра-пра-прадеда Трифона, можно было бы написать целую повесть как и о многих русских людях, тружениках, бойцах и мыслителях. Но это особая статья. А говорю я об этом потому чтобы пробудить интерес ко всему тому, что окружает нас с детских лет, что при­дает нам уверенность и силу в жизни, что помогает выстоять и победить в замыслах и свершениях. Это — любовь к Родине, к зем­ле, к тем изначальным родникам, из которых проистекает наша жизнь.

А у нас в деревне множество ключей и ключиков. Холодные и прозрачные, текут они из-под холмов и собираются в быструю родниковую речку, которая течет через заливные луга в Оку. Зимой над речкой стоит тепловатый пар, а летом от воды сводит холодом руки. У полоскающих белье женщин горит краснотой кожа на руках.

В далекую старину звали ту речку Нагоренье — то ли от слова «горенье», то ли от «нагорья», «гор». Во всяком случае, с этими словами связано первое письменное упоминание о нашей местности. В писцовых книгах Государства Московского по части Коломенского уезда в 1578 году было записано: «За Василием Васильевичем, сы­ном Коурова, а преж того было в государевых дворцовых селах: с.Горы, у Оки реки, да под ним же речка Нагоренье, а в селе церковь Введения Пречистой Богородицы, древен верх…»

Однако в XVII веке село Горы и вся Горская волость отошли к Дворцовому ведомству, а в 1689 году были даны боярину Алексею Семеновичу Шеину — полководцу, сподвижнику молодого Петра I по Азовским походам 1695, 1696 годов и усмирителю мятежных стрель­цов, разбитых им близ Воскресенского монастыря в 1698 году. А.С.Шеин слыл отчасти военным историком — он оставил записки о походе к Азову и о строении крепости Таганрога.

Боярин Шеин умер в 1700 году в 38-летнем возрасте, а через девятнадцать лет село Горы с деревнями вновь было взято в Двор­цовое ведомство. В Горах в то время насчитывалось более полусот­ни дворов и около шестисот жителей.

Трудно даже представить, как выглядело наше село в те далекие годы! Небольшие рубленные избы с островерхими соломенными крышами без труб (топили по-черному), с маленькими оконцами, с темными дворами и амбарушками, с врытыми в землю погребами и баньками. Глухо обступал село со всех сторон вековой лес — дубы, сосны, березы… К домам примыкали небольшие клочки наши — земля, тяжело отвоеванная у леса. А там, за селом -заливные луга, цветочным ковром разнотравья уходящие к синей Оке, играющей на солнце как задорное голубое око молодой славянки.

Ранней весной 1727 года, только сошел с полей снег, по луговой еще не просохшей дороге, со стороны Белых Колодезей, двигалась громоздкая карета, запряженная шестеркой лошадей. Вдали плетутся многочисленные возки и повозки. Карета подъез­жает к селу и медленно поднимается по каменистому склону в го­ру, к тому месту, где возвышается Введенская церковь, а непо­далеку деревянный господский дом. Из окна кареты смотрит бога­то одетый барин явно не русского происхождения. При виде сбе­жавшихся со всех сторон крестьян он недовольно отворачивается: что ему, выходцу из далекой Лифляндии, до этих бедных людей в домотканных армяках и поддевках!

В Горы прибыл новый помещик Карл Самойлович Скавронский. Помещик непростой, а можно сказать царского происхождения — родной брат императрицы Екатерины I.

Необыкновенна судьба рода Скавронских! Литовскому крестья­нину Самуилу Скавронскому не могло и присниться, что все его дети сделаются со временем графами, а одна из дочерей, старшая Марта, станет даже царицею — императрицей всероссийской Екатери­ной I. Об этой незаурядной женщине можно было бы написать ув­лекательный роман или снять многосерийный телевизионный фильм. В свои двадцать лет она сумела покорить суровое сердце велико­го преобразователя России, а в двадцать восемь стать его закон­ной женой. Это произошло в 1712 году — уже после Полтавы, пос­ле других исторических свершений Петра.

Скавронские явились в Россию, чтобы полной мерой пожать плоды головокружительной карьеры своей сиятельной сестрицы. Но не таков был царь Петр, чтобы мироволить жаждущим славы и чинов родственникам. Только после его смерти — в короткое время царствования Екатерины I — Скавронские получили наконец заветные блага: братья Карл и Федор были пожалованы титулами графов Российской империи; им были даны обширные и богатые вотчины; младшая сестра Христина выгодно выдана замуж за богатого, знат­ного человека — Симона Леонтьевича Гендрикова.

Но тут произошло непредвиденное: в мае 1727 года в сорока­двухлетнем возрасте скончалась императрица Екатерина. Скавронские были потрясены, но у власти оставался Меньшиков и другие приверженцы петровской семьи, да и сами Скавронские успели уже сделать многое для того, чтобы упрочить свое положение и надежно обеспечить дальнейшее продвижение к славе и благоденствию. Сто лет продолжалось восхождение рода Скавронских, и четыре их поколения достигли блистательных высот. Но внезапно род угас, канул в небытие, исчез с лица русской земли так же неожиданно, как и появился…

Может быть и не стоило бы подробно говорить о Скавронских, если бы представители этой фамилии не сыграли определенную роль в отечественной истории, в частности в истории нашего края. Ведь как бы то ни было, но в течение ста лет они являлись на­шими господами — безраздельными властителями наших сел и де­ревень, наших лесов и пашен, наших судеб и даже самой жизни. Сейчас это явно не осязается, а многое прочно забыто. Но, не изучив прошлое во всех его проявлениях, мы до конца не познаем себя в настоящем и главное не извлечем уроков на будущее.

Так вот, в том же 1727 году, столь трагическом для семьи Скавронских, Карл Самойлович, как уже говорилось, прибыл по ранней весне в Горы. Новоиспеченному графу были высочайше по­жалованы обширные земли Горской волости, которые дотоле в течение восьми лет состояли в ведении Дворцового ведомства. Граф Карл Самойлович решил завести здесь свои порядки, примерно такие, как на Западе, в родной Лифляндии. Но прежде чем основательно заняться сельскими делами и на досуге поду­мать о благополучии своих невзрачных подданных, новому хозяи­ну предстояло свершить главное — заложить дом, и ни какой-ни­будь дом, а такой, чтобы и удобен был, и моде не перечил, и стоял вечно на радость и счастье детей, внуков и правнуков Скавронских.

Архитектор прибыл из Петербурга заблаговременно. Деревян­ное строение боярина Шеина постройки прошлого века, как ни проч­но гляделось приказано было разобрать, а рядом возвести другой дом — двухэтажный, на белокаменном тесаном фундаменте, со сте­нами толщиной не менее полутора аршин, дабы при нужде выдер­жали любую артиллерийскую осаду. Не об архитектурном стиле пек­ся новый властитель, а о прочности, основательности, которая навечно укоренила бы династию Скавронских на русской земле.   И тут мы, в известной мере, должны воздать должное Карлу Самойловичу — его усилия не пропали даром: прошло две с поло­виной сотни лет, а дом стоит и стоит. Впоследствии он неод­нократно перестраивался, даже использовался под церковь, но необычайная крепость сооружения не позволяла затронуть его несокрушимой основы, поэтому позднейшие устроители вынуждены были ограничиваться небольшими перестройками: сносом фронтона, пристройкой парадного подъезда, частичной перепланировкой внутренних помещений. Неудивительно, что дом Скавронских дошел до наших дней во всей своей первозданной монументальности.

Недолго гостил Карл Самойлович в своей новой вотчине: со­бытия чрезвычайной важности заставили графа бросить все дела и незамедлительно поспешить в Петербург — 6 мая 1727 года скон­чалась императрица Екатерина I, Мало ли что может произойти! К тому же тринадцатилетний Мартын, его любимый сын и наследник, пока никуда как следует не определен. Правда есть еще девятилет­ний Иван, хилый, болезненный мальчик, и на него надежды мало, не говоря уже о двух девочках — Кате и Ане, но и о них подумать отцу надобно: скоро подрастут — женихов сыскать не простых. Карл Самойлович всегда помнил, кем ему приходилась супруга Петра Ве­ликого. Поэтому дела своей семьи он старался обосновать на таком же прочном фундаменте, как и новый господский дом в горской вотчине.

Прошло каких-нибудь полтора десятка лет, и старший его сын Мартын Карлович — представитель второго поколения Скавронских — начал добиваться успехов в жизни. Да и как было не достичь вы­соких привилегий, когда в 1741 году на российский престол всту­пила его близкая родственница — императрица Елизавета Петровна, приходившаяся ему двоюродной сестрой по отцу. Двадцатисемилет­ний граф Мартын Скавронский быстро пошел в гору. В течение недол­гого времени ему были пожалованы самые высокие титулы, звания и награды императрицы: он стал генерал-аншефом, обер-гофмейстером двора ее величества, сенатором и камергером, а также обоих российских орденов и Белого орла кавалером. Супруга его Мария Николаевна, урожденная баронесса Строганова, имела титул статс-дамы. Вместе с мужем они функционировали и при дворе Екатерины 2, немало способствуя процветанию фамилии Скавронских. Мария Нико­лаевна пережила многих своих родных, а собственного супруга на целых тридцать лет. Она умерла в 1805 году, и надгробие ее в фамильном склепе на кладбище в Александро-Невской лавре укра­шено надписью, гласящей, что она являлась кавалерственной да­мой ордена св.Екатерины 1-го класса.

Не меньшие почести пришлись и на долю других детей Карла Самойловича Скавронского. Старшую дочь Екатерину выдали замуж за барона Николая Андре­евича Корфа, а младшую Анну — за графа Воронцова. Обе несли по­четную службу при дворе своей высокопоставленной кузины импе­ратрицы Елизаветы Петровны; первая в качестве статс-дамы, а вторая — обер-гофмейстерины.

Не совсем повезло в жизни лишь младшему сыну Карла Самой­ловича — Ивану. В чине капитана гвардейсткого Измайловского полка он в 1741 году был ранен при штурме шведского города Вил-манстранда и через год умер в возрасте двадцати четырех лет.

Прежде чем перейти к следующему — третьему поколению рода Скавронских, надобно отметить, что все они страдали недолговечностью: Екатерина Самойловна (Алексеевна) — императрица Екате­рина I прожила 43 года; ее сестра Христина — 42; их брат Карл -примерно 50 лет; его сын Мартын — 62 года; его дети: дочь Елизавета — 12 лет, сын Павел — 36.

Вот о Павле Мартыновиче (сыне Мартына Карловича, внуке Карла Самойловича) — последнем представителе рода Скавронских по мужской линии — хотелось бы теперь сказать несколько слов. Его жизнь и карьера целиком совпадают с Екатерининской эпохой. С помощью влиятельного отца молодой граф получил звание камер­гера и решил испытать свои способности на дипломатическом поп­рище. Его назначают посланником при дворе Неаполитанского королевства. Незадолго до этого он просил руки Екатерины Ва­сильевны Энгельгардт и, разумеется, не получил отказа.

Молодая чета прибыла в Неаполь. Жизнь складывалась как нельзя лучше. Гостеприимная Италия. Блестящий двор Фердинанда — короля Обеих Сицилии. Балы, приемы, высокие знакомства… Но не так уж долго продолжалось их благополучие. Судьба изме­нила наконец роду Скавронских. Именно с Павла Мартыновича и начались главные беды в их доме. Русский посланник в Неаполе скоропостижно скончался в 1793 году, не дожив и до тридцати­шестилетнего возраста. И что самое страшное — не оставил нас­ледников по мужской линии. Бремя наследницы пришлось принять жене, пока не подрастет единственная их дочь, маленькая Катя.

Как ни тужила молодая вдова Екатерина Васильевна Скаврон-ская, урожденная Энгельгардт, а время должно было взять свое. Судьба свела ее с необычным человеком. Это был молодой италья­нец, приехавший в 1789 году в Россию на службу. Звали его Юлий-Ренат Литта. Он имел немалые познания во флотском деле и скоро отличился в одном из морских сражений. 3 храброе руковод­ство галерами в бою его произвели в контр-адмиралсм русского флота. Католик по вероисповеданию, поборник Мальтийского Орде­на, Литта группирует вокруг себя сторонников римского двора, что принуждает Екатерину 2 отправить его «путешествовать» по Италии «впредь до востребования».

По воцарении Павла — Литта вновь является в Петербург, где находит благосклонный прием преклоняющегося перед католициз­мом императора и вскоре назначается полномочным министром Орден при российском дворе, а когда Павел принял звание Великого ма­гистра Мальтийского ордена — Юлий-Ренат Литта становится в 1798 его наместником по Ордену. Возвышение Литты позволило ему влиять даже на ход государственных дел. Видимо, не очень богатый, он решил укрепить и материальную сторону своих успехов. В его положении сделать это было не так-то сложно, тем более достойная избранница часто поглядывала на него на придворных балах. Вдовствуящая графиня Екатерина Василь­евна Скавронская была не только молода и хороша собой, но и об­ладала обширными имениями и крупными капиталами. Графиня имела титул гофмейстерины российского императорского двора, а также являлась кавалерственной дамой ордена св. Екатерины 1-й степени и большого креста св. Иоанна Иерусалимского.

После женитьбы граф Литта вознесся еще выше… Но фанати­ческая преданность делу католицизма вновь подвела его. Неурав­новешенный, переменчивый император Павел внезапно сместил Литту со всех постов, и одиннадцать лет он находился не удел, пока в 1810 году его не назначили членом государственного Совета, но Литта уже утратил прежнее свое влияние. Говорят, Юлий Помпеевич, так называли его в обществе, славился своим эпикурейством, да и положение супруги позволяло ему уделять особое внимание соб­ственной персоне. В годы отставки он наезжал в Горы, благоуст­раивал дом, занимался парком и садом, ездил купаться на пески в Расчислово и даже собирал грибы неподалеку от дома — в Шатрах, чего нельзя было сказать о Екатерине Васильевне, которую связывал Петербург и ее придворные обязанности.

Юлий Помпеевич пережил свою жену ровно на десять лет. Умер он в Петербурге в 1839 году в 76 летнем возрасте и похоронен в Царскосельском костеле Усекновения главы Иоанна Предтечи. Юлий-Ренат Литта и по смерти остался правоверным католиком. Надпись на его могиле начертана по-латыни.

А на памятнике Екатерине Васильевне Скавронской в Александро-Невской Лавре написано : Графиня Литта, скончалась 7 февраля 1829 года. Можно предположить, что было ей около семидесяти лет, ибо год рождения не обозначен.

Екатерина Васильевна и Юлий Помпеевич прожили в супру­жестве тридцать лет, но детей у них не было. В первые годы их совместной жизни в семье воспитывалась единственная дочь Ека­терины Васильевны от первого брака с Павлом Мартыновичем Скавронским. Звали ее тоже Катя. Распространенное, видно, имя в Екатерининские времена. Екатерина Павловна являлась единствен­ной наследницей в четвертом поколении династии Скавронских, и к моменту второго замужества своей матери была уже барышней. Легкомысленная и избалованная, она рано вошла во вкус светской жизни, ибо годы ее юности пришлись на расцвет карьеры супругов Литта, которые занимали в тот период видное положение при дво­ре императора Павла I.

Можно предположить, что отчим сыграл не последнюю роль в судьбе своей приемной дочери. Литта хорошо понимал значение наследницы фамилии Скавронских, и выгодное ее замужество не только избавляло графа от ее раздражающего присутствия, но и упрочивало его положение в доме. Замужество падчерицы стало навязчивой идеей Юлия Помпеевича. Но не так-то просто было уговорить строптивую Катю, и тогда Литта воспользовался рас­положением к нему императора. Павел I не долго думая просватал своенравную красавицу за молодого, но уже знаменитого в те го­ды генерала, героя многих сражений и походов. Так графиня Ека­терина Павловна Скавронская стала княгиней Багратион.

Брак совершился в 1798 году, но в силу каких-то причин не получил счастливого продолжения. Генерал вскоре отбыл из Петербурга в очередной воинский вояж, а молодая супруга — те­перь уже в ранге княгини — с еще большим упоением предалась салонной, придворной жизни.

Через полтора десятка лет генерал Багратион, как бы под­водя итог своей неудавшейся супружеской жизни, рассказывал друзьям в редкую минуту откровения: «…А я — что за ферт? И женат и не женат… Сам не пой­му. Жена в Вене с австрийскими министрами приятные куры строит, я же здесь грудью стою против Бонапарта… Как это? А?.. Трид­цать лет службы военной… Из них двадцать три года — в похо­дах… У таких, как я, знаешь ли жены где?.. Помнишь, как в песне: «Наши жены — ружья заряжены, вот где наши жены!»

Эти слова из романа С. Н. Голубова «Багратион», видимо, вер­но передают личные настроения одинокого генерала незадолго до Бородинского сражения. Но вернемся к началу его жизненного пу­ти. В том же романе Голубова устами старого дворецкого князей Голицыных, родственников Багратиона, рассказывается о том, как молодая княгиня Голицына через посредство Потемкина хлопотала о юном князе Петре, чтоб определить его в военную службу, и действительно Багратион стал вскоре сержантом Киевского мушке­терского полка. Но не без иронии дворецкий вспоминает: «…Жил князь Петр Иванович с батюшкой своим на Кавказе поблизости города Кизляра… А далекое такое пребывание по той нужде имели, что батюшка князя Петра, при великой породе своей, самый прямой был голяк: отставной полковник, и, окромя малого садика под Кизляром, не было у него ничего-с».

Да, бедны были Багратионы, но знатны необыкновенно! Род их принадлежал к грузинской царской династии Багратидов, веду­щей свое начало с IX века. Русской высшей аристократии, привык­шей причислять себя кто к Рюриковичам, кто к Романовым, кто на худой конец к золотоордынским ханам, льстило сближение с такими древними фамилиями, как Багратионы и, напротив, шокировало появ­ление в их кругу худородных выскочек, вроде бывших лифляндских хлебопашцев Скавронских. Но после Петра все было возможно, к тому же огромное богатство и родственные связи с царской семьёй позволяли Скавронским высоко держать голову, и даже полководец Багратион не мог устоять под их натиском.

Ходили слухи, что Багратиона могли прельстить богатства его будущей жены, но как покажут дальнейшие события — эти пред­положения не оправдались. Тридцатичетырехлотиий генерал-майор, подучивший это звание вскоре после женитьбы, жил на свое армей­ское жалованье и, находясь большей частью вдалеке от дома, не очень-то тяготился разлукой со своей состоятельной супругой. Воин суворовской школы, он был человеком аскетическим, нетребо­вательным к себе, ведущим спартанский образ жизни в условиях тяжелых военных походов, в обстановке суровых армейских будней.   Сердце Петра Ивановича Багратиона принадлежало армии, ко­торой он отдал тридцать лет жизни. Начав службу в 1782 году семнадцатилетним юношей, Багратион быстро раскрывает свои незау­рядные военные способности. Сам Суворов обратил внимание на его блестящий талант военачальника, который с особой силой развер­нулся в войнах против Турции, Швеции и Франции, в Итальянском и Швейцарском походах. Выдающийся дар полководца позволил Баг­ратиону и его Второй армии проявить чудеса воинской доблести в Бородинском сражении. При обороне Семеновских флешей 26 авгус­та командующий почти весь день не сходил с боевого коня. Каза­лось Багратион был неуязвим, когда внезапно в его правый ботфорт ниже колена впился осколок вражеской гранаты. Рана была серьезная, но не смертельная. Медики опасались «антонова огня» — гангрены и предложили ампутацию. Багратион отказался. В тяжелом состоянии раненого генерала доставили в имение его родственников — князей Голицыных, в село Симы Владимирской губернии. Все старания врачей не дали результатов. 12 сентября 1812 года, на семнадцатый день после ранения, Петр Иванович Багратион скончался, не прожив и сорока семи лет. Его погребли в ограде сельской церкви, а через двадцать семь лет, в 1839 году прах Багратиона перенесли на Бородинское поле, где он нa­шел свое вечное пристанище рядом с героями великой битвы.

Казалось бы, все это общеизвестные факты, но если серьезно задуматься, то можно сделать любопытные заключения.

Спрашивается, почему раненого Багратиона повезли в имение князей Голицыных? Да, видимо, потому, что у самого Багратиона никаких подходящих имений не было, в том числе и в селе Горы Московской губернии, которое кстати говоря отстоит от Бородин­ского поля ничуть не дальше владимирских Сим.

О многом говорит и другой факт. К умирающему Багратиону примчался в Симы царский флигель-адъютант, который доставил рескрипт государя. Александр I благодарил князя за верную служ­бу и жаловал ему в качестве единовременного пособия 50 тысяч рублей. Значит царь знал, что у Багратиона нет денег даже на лечение, а означенной суммы, по мнению монарха, будет доста­точно, чтобы оплатить воинские подвиги доблестного генерала.

Вот она, «объективность» современников, когда им кажется, что всем и каждому воздается по заслугам! Княгиня Багратион тратит десятки тысяч на содержание своего салопа в Вене, став­шего центром антирусских политических интриг в Европе, а князь Багратион, спасавший Россию от наполеоновского нашествия, по­лучает от императора «пособие», которое, как это ни прискорбно, пришлось употребить на похороны выдающегося полководца.

Что же после этого можно сказать о том, что супружеская жизнь Петра Ивановича и Екатерины Павловны не устроилась?! Она и не могла устроиться, ибо один служил высоким идеалам Отечества, а другой думал о своем благополучии. Поэтому разговоры о том, что молодую светскую даму не устраивала походная жизнь генерала и это якобы сказалось на их супружеских отношениях, к тому же генерал был беден, но слишком горд, — все эти домыслы не выдер­живают критики. Дело обстояло посерьезнее. Это были разные лю­ди, и, сразу поняв это, они решили не осложнять друг другу жизнь, благо имели для этого приличиствующие возможности: ге­нерал находился при действующей армии, а генеральша «ждала» его дома. Кстати, Петр Иванович и не пытался официально рас­торгнуть супружеских уз, а Екатерина Павловна не только не да­вала развода, но и после смерти мужа не посмела отказаться от имени князя и до конца своих дней называла себя княгинею Баг­ратион.

Теперь понятно, почему князь Петр Иванович Багратион даже не помышлял никогда заглянуть в одно из богатых имений своей благоверной супруги — село Горы.

Что касается улицы Багратиона, о которой упоминалось в начале статьи, то она имеет право на существование и без обязательных историко-географических обусловленностей и может вести свое наименование от определенной, пусть даже не дос­товерной легенды. Легко и ошибиться, если авторитетный путе­водитель «Памятные места Московской области» категорически утверждает: «В прошлом Горы — усадьба одного из сподвижников М.И.Кутузова — героя Отечественной войны 1812 года генерала Багратиона (М., I960, с.628). А туристские схемы по Московской области с той же безаппеляционностью подтверждают: «В прошлом, вотчина Багратиона». Не худо бы Багратиону владеть подобной вотчиной, да и жителям села было бы ныне лестно гордиться таким «земляком». Но, к сожалению, за «кизлярским князем» вотчин не числилось никаких.

О военных подвигах Петра Ивановича Багратиона написано достаточное количество работ — и это очень правильно, ибо он был выдающимся полководцем. Однако о событиях его личной жиз­ни мы знаем очень мало, и эта сторона биографии замечательного человека своего времени ждет должного освещения.

Разве не интересно, например, узнать об отношениях суп­ругов Багратион в разное время вплоть до 1812 года. Встречались ли они в короткие дни пребывания генерала в Петербурге, когда он возвращался в столицу после очередной военной компании? Существовала ли между ними переписка и каково ее содержание? Пользовался ли Багратион хоть какой-то материальной поддержкой со стороны жены? Как реагировал на ее отчуждение в личном и светском отношениях? Как и чем жила все эти годы разлуки с суп­ругом Екатерина Павловна? Посетила ли тяжело раненого мужа и присутствовала ли на похоронах или, по крайней мере, на переносе его праха на поле Бородинской битвы? Как жила после его смерти и почему не вышла замуж, именуя себя всю жизнь вдовой генерала от инфантерии княгиней Багратион? Почему закладывала в Санкт-петербургский опекунский совет по займу 10 июля 1824 года де­ревню Озерки (ныне город Озеры). И почему, наконец, решила все свои имения продать и навсегда покинуть Россию?

Чтобы ответить на эти вопросы, надо основательно изучить то время, покопаться в документах, прочесть изрядное количест­во мемуарной литературы. В результате может получиться инте­ресное исследование с участием лиц исторических, ибо положе­ние Скавронских в обществе позволяло им общаться, иметь близ­кие отношения с выдающимися людьми своего времени — государ­ственными, политическими, военными деятелями, представителями науки, искусства, литературы…

В самом деле, если Карл Самойлович Скавронский мог лично знать идеологического сподвижника Петра I — Феофана Прокоповича, то наверняка читал его капитальное сочинение «Правда воли монаршей». Ему определенно нравились исторические труды Тати­щева и торжественные поэмы Тредьяковского.

Его сын Мартын Карлович по всей вероятности любил слушать назидательные оды Ломоносова и наверно охотно посещал театр Волкова.

А его сын Павел Мартынович надо полагать увлекался стиха­ми Державина и, думается, не прочь был заглянуть в журнал Новико­ва.

О Екатерине Павловне Скавронской, княгине Багратион, и говорить не приходится: она жила в одно время и вращалась в том же светском кругу, что и Крылов, Карамзин, Жуковский, Грибоедов, Лермонтов, Гоголь… Она могла встречаться и разговаривать с самим Пушкиным!

Господа Скавронские, как и все очень богатые люди того времени, по всем данным держали домашний оркестр, возможно даже роговой, и, кроме церковной, почитали и народную музыку, В Петербурге они посещали концерты итальянских, немецких и французских композиторов, видели знаменитых иностранных музыкантов и заезжих артистов, и может быть даже самого графа Калиостро. На балах танцевали торжественные полонезы Огинского, а дома запросто певали трогательные романсы Сарти и Коз­левского, Алябьева и Верстовского. На сценах домашних театров в исполнении крепостных певцов разыгрывались для них некогда оперы Глюка и Моцарта, а позже они слушали русскую оперу Фоми­на «Ямщик на подставе», а через полсотни лет и самого Глинку «Жизнь за царя».

Лучшие годы Скавронских проходили в царствование Елиза­веты Петровны, которая считала себя покровительницей всех ви­дов искусств. Своей приверженностью блеску и роскоши она стре­милась привить русской знати вкус ко всему красивому и помпез­ному. Чего стоил один только Зимний дворец Растрелли, да и дру­гие великолепные архитектурные сооружения в Петербурге! А вы­дающиеся произведения живописи и скульптуры, наполнявшие тог­да в качестве домашнего убранства городские дворцы и загород­ные резиденции богатейших людей России. В то время не водилось музеев, и все культурные ценности сосредотачивались в руках меценатствующих магнатов, к числу которых с полным основанием можно причислить и графов Скавронских.

Екатерининская эпоха только усилила этот процесс, и русское искусство продолжало свое торжествующее процветание, а Алек­сандровский период вывел его на европейскую арену.

Разве могли Скавронские находиться в стороне от всех этих ярких проявлений отечественного искусства?! Их тесная связь с историей русской культуры XVIII — первой половины XIX веков вполне закономерна. Поэтому любое материальное свидетельство той эпохи может стать бесценным экспонатом музея, который при же­лании можно развернуть в бывшей усадьбе Скавронских в селе Горах. Для этого нужны заинтересованные люди и соответствующие организации, а что музей станет местом паломничества многих туристов — в этом нет никакого сомнения.

Мы несколько отвлеклись от темы, когда рассказывали о ги­бели генерала Багратиона. А что сталось с его женой — княгиней Екатериной Павловной Багратион, урожденной Скавронской?

В начале февраля 1829 года скончалась мать вдовствующей княгини Багратион — Екатерина Васильевна Скавронская-Литта, урожденная Энгельгардт. На кладбище в Александро-Невской Лавре собрались родные и близкие покойной графини: дочь Екатерина Павловна Багратион, муж Юлий Помпеевич Литта, племянница Юлия Павловна Самойлова…

А через шесть месяцев, как это практикуется и в наше вре­мя, княгиня Багратион и ее родственники вступали в наследственные права. Решение Санкт-Петербургской палаты гражданского суда было вынесено во 2-м ее департаменте 4 сентября 1829 года:

«…Недвижимое имение с крестьянами и дворовыми людьми доставались ей по наследству от родительницы ея графини Ека­терины Скавронской, во втором браке гофмейстерины и кавалерственной дамы графини Литта, и по разделу с племянницею ея графиней Юлиею Павловной Самойловой и супругом родительницы ея.. обер-камергером графом Юлием Помпеевичем Литта…»

Есть основания полагать, что «вдова генерала от инфантерии’ как по документам именовалась княгиня Багратион, получила ос­новную часть наследства своей матери, ибо являлась единственной наследницей рода Скавронских (у ее отца и матери, как помните, не было других детей).

Что же решила предпринять в дальнейшем княгиня Екатерина Павловна? Ей было около пятидесяти лет. Замуж она не выходила, детей не имела… Правда, были близкие друзья; например, граф И. И. Воронцов-Дашков… Но друзья есть друзья, а прочных при­вязанностей княгиня не заводила.

И вот в конце 30-х годов последняя представительница рода Скавронских принимает решение расстаться с родиной, чтобы нав­сегда раствориться в памяти потомков за туманными зарубежными далями. Она покидает Россию и поселяется во Франции. Жизнь за границей с тем же российским роскошеством требовала немалых средств, а постоянные заботы о доходах и управлении обширными вотчинами тяготили княгиню. Екатерина Павловна решает оконча­тельно порвать с Россией и продать все свои имения.

4 марта 1844 года княгиня Багратион передает через Россий­ское консульство в Париже доверенность на ведение своих дел по продаже оберцеремонемейстеру двора его императорского вели­чества, действительному тайному советнику, графу Ивану Илла­рионовичу Воронцову-Дашкову. На «продание» в казну поступило: «…В губерниях: Московской, Коломенского уезда, в селе Горах 512, в слободе Заулках 151, в деревнях Марково 191, Варищах 176 и Каменках 244, в сельце Болотово 241… и того… 1775 мужского пола душ. Земли к этому имению по межевому плану при­надлежит… 4704 десятин 158 кв. сажен; леса строевого и дро­вяного 1704 десятины 158 кв. сажен… Из сего числа исчисляется и в продажу не поступает назначенных крестьянам деревень Стребково, Холмы и Озерки в числе 916 душ, откупившихся в сво­бодные хлебопашцы…»

Казне продавались также земли в Рязанской губернии (Зарай­ский уезд) и в Тульской губернии (Каширский уезд). Княгиня Багратион владела имениями и в других губерниях.

Далее в документе значилось: «И того поступает в продажу в губерниях Московской 1775, Владимирской 3385, Нижегородской 2895 и Орловской 2820, а всего 10 875… мужского пола душ с их женами и рожденными после ревизии…» Граф И. И. Воронцов-Дашков, как записано в купчей, «…означенное недвижимое имение со всем написанным продал и деньги I 060 972 рублей серебром получил…»

Подумать только — миллион рублей серебром! Огромное богат­ство! А по тем временам особенно.

Купчая на продажу в казну всех имений княгини Екатерины Павловны Багратион хранились в Петербургском нотариальном ар­хиве. Купчая была совершена «лета 1844 октября в 5 день» и вы­дана доверенному княгини Воронцову-Дашкову «февраля 27 дня 1845 года».

Дело было окончено. Земли Горской волости поступали в «попечительство» Министерства государственных имуществ, а крес­тьяне становились «государственными», то есть платили подушный оброк казне с разрешением «вести торговлю» и даже «открывать фабрики». С 1848 года к «государственным крестьянам» присово­купили и ранее откупившихся у помещиков «вольных, или свободных хлебопашцев», которые все вместе получили окончательное освобождение после реформы 1861 года.

Прежде чем продолжить повествование об истории нашего села, навсегда оставленного бывшими хозяевами, хотелось бы в несколь­ких словах рассказать о значении этого заповедного уголка нашей земли для духовной жизни самих владельцев. Хотелось бы так же в этой связи определить размеры того вклада, который мог внести этот культурный заповедник своего времени в интеллектуальное развитие российского общества.

Часто ли Скавронские бывали в Горах? Любили ли они это свое имение? Ведь у них имелись и другие вотчины — во Владимирской, Нижегородской, Орловской губерниях. От отношения господ к своим владениям зависело многое: имения могли оставаться без надлежа­щего внимания или, напротив, могли находится под благосклонным барским покровительством. Конечно, трудно теперь заручиться до­кументальными свидетельствами на этот счет, но можно поразмыс­лить по этому поводу, сопоставить факты, а в некоторых трудно­разрешимых случаях даже и пофантазировать.

Начнем с главного — с дома. Большой двухэтажный барский дом в селе Горы, возвышающийся на самом удобном и красивом месте в округе, строился определенно в расчете на самих господ. Стройку заложил Карл Самойлович, а завершил окончательно его сын — Мартын Карлович. Дом выстроен в стиле второй половины 17 века, который позже получил название русского классицизма. Какой архитектор занимался этим делом — сказать затруднительно, но во всяком случае сенатору, камергеру и генерал-аншефу дом сооружал не второразрядный мастер. В одном из справочников о современнике Мартына Карловича Скавронского — молодом в те годы архитекторе Матвее Федоровиче Казакове сказано: «Работал глав­ным образом в Москве и подмосковных городах и усадьбах». Кузен императрицы был в состоянии пригласить и другого выдающегося зодчего того времени — тоже молодого тогда Василия Ивановича Баженова. Но думается все-таки, что горский дом строил архитек­тор пониже рангом: далековато от Москвы находилось имение — 150 верст. Кто похвалит, перед кем кичиться?!

Видно, что дом перестраивался — основательно и не один раз. Где фронтон с колонами и капителями ионического ордера? Где строгий фриз в стиле Ренессанс под резным белокаменным карнизом? Где, наконец, окружавшая дом кованая ограда с въез­дными воротами, украшенными по бокам каменными львами?.. Со временем исчез и парк, распланированный по французскому образ­цу, с аллеями, дорожками, лужайками и даже фонтаном, воду для которого приходилось качать снизу из родников. Одно время вдоль аллей были установлены скульптуры греческих богов и римских императоров. Дорожки и лужайки окружал диковинный иностранный кустарник, а на клумбах росли невиданные цветы из Голландии.

А если заглянуть внутрь дома? Навощенные полы из набор­ного паркета дорогих древесных пород сияют как зеркало, а в них отражаются бронзовые люстры с подвесками из венецианского хрусталя. По стенам шпалеры ручной работы из Фландрии. Мебель красного дерева. Персидские ковры. Миниатюры, изображающие пастушеские идиллии, и величественные портреты Петра Великого, Екатерины I, императрицы Елизаветы Петровны, а также самих хозяев дома — графов Скавронских — в регалиях, орденах, латах, украшениях, пышных париках. В зале на первом этаже в тяжелых золоченых рамах можно увидеть изображения супругов Мартына Карловича и Марии Николаевны, урожденной Строгановой, работы художников Аргунова и Рокотова, а на втором этаже, в комна­тах и кабинете, в изящных рамках, правда уже в более позднее времена появились портреты супругов Павла Мартыновича и Екате­рины Васильевны, урожденной Энгельгардт кисти портретистов Левицкого и Боровиковского.

Коль скоро речь зашла о живописи, то здесь уместно упо­мянуть, забегая по времени несколько вперед, о племяннице кня­гини Багратион — графине Юлии Павловне Самойловой. Это она вместе с княгиней получила часть наследства умершей в 1829 год графини Е. В. Скавронской-Литта. Хотя сама была дочерью состоя­тельного человека — генерала от кавалерии, графа Павла Петро­вича Полена. Потерпев неудачу в замужестве с графом Николаем Самойловым, легкомысленным светским человеком, она надолго уехала в Италию и увлеклась искусством… Через всю жизнь пронесла эта очаровательная женщина близкую дружбу с Карлом Брюл­ловым, очень известным и в ту пору живописцем. Образ Самойловой, как идеал женской красоты, постоянно сопутствовал художнику в его творчестве и нашел отражение в таких замечательных кар­тинах, как «Полдень», «Гибель Помпеи» и др. В Государственном русском музее хранится один из шедевров Брюллова — «Портрет Ю. П. Самойловой с приемной дочерью Амацилией Пачини» (1839).

Побывала ли Юлия Павловна хоть однажды на берегах Оки, в Горах, сказать трудно, ибо, она предпочитала средиземномор­ские берега и жила почти постоянно в Италии, однако по ее бли­зости к дому Скавронских можно судить о тех взыскательных вку­сах, которые царили в их семейной среде (и ее окружении). Го­ворить о том, как они относились к искусству, возможно лишь косвенно или сопоставляя разрозненные свидетельства. Но, тем не менее, следует попытаться…

В бытность Мартына Карловича, который не очень-то любил деревню да и занят был службой безмерно, Скавронские редко осчастливливали Горы своим посещением. Как-то надумал хозяин пригласить одного из знаменитых российских пиитов, своих ровесников — Кантемира или Сумарокова, но потом посчитал, что неприлично.

Другое дело его сын — Павел Мартынович. Этот уже не стес­нялся, и у него запросто могли гостить то Капнист или Княжнин, то Херасков или даже Фонвизин. Он зазывал к себе скульпторов Шубина или Гордеева, Мартоса или Козловского — и те обещали увековечить графа в мраморе и бронзе. Зато композиторы той поры Березовский, Бортянский или Фомин не только игрывали са­ми, но даже помогали в спевке крестьянского хора и в постанов­ке спектаклей и опер на сцене домашнего театра.

После смерти Павла Мартыновича Скавронского в Горы стал наведываться второй муж Екатерины Васильевны — граф Юлий-Peнат Литта. В связи с отставкой от службы в 1799 году он подолгу жил в горском имении. При нем в доме пошли иные порядки. Граф был европейским человеком, и переменить все на новый, пере­довой лад стало его задачей. Заручившись согласием супруги, он приказал сломать старинный фронтон с колоннами ионического ордера и соорудить подъезд в виде романского портала. Велел убрать львов от въездных ворот под тем предлогом что они, по его словам, походили скорее на больших собак, нежели на цар­ственных зверей. Указано было на недопустимость в парке скуль­птур греческих богов и римских императоров, коим злоумышлен­ники поотбивали носы, к тому же парк распланировался по новому английскому образцу. В доме заменили громоздкую мебель на более изящную и светлых тонов. Сняли выгоревшие фландрийские шпалеры. В замен старых императоров и императриц повесили портреты Ека­терины II и Александра I. Изображения Скавронских остались, хо­тя Илий Помпеевич морщился, глядя на старомодные парики вла­детелей дома сего.

Литта жил в Горах с перерывами одиннадцать лет до 1810 года, пока его не призвали в столицу на службу в качестве члена Го­сударственного совета. Супруга Екатерина Павловна прочно была связана с Петербургом, ибо обязанности гофмейстерины не поз­воляли ей надолго отлучаться от царского двора, а дочь Екате­рина Павловна — княгиня Багратион — разъезжала по заграницам, вела великосветский образ жизни. Дом опустел…

В Горах оставались дальние родственники, приживальщики, дворня. Сменялись управляющие разных достоинств и даже нацио­нальностей. С годами имение пришло в упадок, дом — в запусте­ние. Крестьяне роптали…

Недовольству крестьян легко было найти объяснение, Насе­ление сел и деревень Горской волости росло, а земли и доходы оставались прежними. В Горах, например, в 1689 году насчиты­валось 59 дворов и 632 человека населения, а в 1852 году, уже 186 дворов и 1412 жителей. Сельскохозяйственное производство в условиях малоземелья не могло обеспечивать растущее населе­ние и увеличивающиеся потребности хозяйства. Дополнительные средства крестьянину могли дать только новые, промышленные виды производства, тем более что «государственным» и «воль­ным» хлебопашцам по указу Александра I от 1803 года разреша­лось вести торговлю и заводить мелкие предприятия. В Горах, например, еще в дореформенное время, открылись три хлопчато­бумажные мануфактуры Карякина, Крюкова и Соломатина. По ок­рестным селам и деревням развивалось домашнее ткачество, вы­делка овчин, заготовка углей и дегтя; шире распространялась торговля. Тем не менее, сводить концы с концами могли немногие, подушный оброк был высок, а к нему прибавлялись еще различ­ные местные подати и обязанности. Для раздобывания денег многие молодые люди отправлялись на заработки в город: служить маль­чиками, приказчиками или официантами в магазинах или тракти­рах, работать на вновь открывающихся фабриках в Озерах или на заводах в Коломне.

Когда-то сравнительно зажиточные села с их кустарным производством и патриархальным предпринимательством стали постепенно разоряться, не выдерживая конкуренции с новыми предприятиями, оснащенными более современным оборудованием и использующими передовую по тому времени технологию. Тут и наступила пора деревни Озерки, где были построены две капитальные фабрики.

Трудно и долго объяснять, в силу каких конкретных исто­рических причин именно деревенька Озерки, еще в 1824 году за­ложенная княгиней Багратион в Санкт-Петербургский опекунский Совет и получившая в 1851 году увольнительный акт на «свобод­ное хлебопашество», эта небольшая деревенька на левом берегу Оки пошла быстро подниматься как новый центр развивающейся промышленности. В середине прошлого века Озерки стали селом, где предприниматели В. Моргунов и Ф. Щербаков построили текстильные фабрики. От Коломны было проведено шоссе и проложена железнодорожная ветка. Рабочий поселок Озеры с 1925 года получил статус города. Ныне здесь работает большой хлопчатобумажный комбинат, объединяющий пять текстильных фабрик, и ряд пред­приятий местной промышленности. Население города насчитывает 27 тысяч человек.

Годы и годы прошумели над моим родным краем… Казалось бы, здесь, как и повсюду, должны были свершиться решительные перемены. Но мне почему-то кажется, что если бы вдруг кто-нибудь из бывших владельцев явился сегодня в Горы, то вряд ли сильно поразился произошедшим изменениям. Но это, разу­меется на первый взгляд. А если присмотреться повнимательнее, расположение сельских улиц осталось прежним, правда они кое-где удлинились, да и дома на них выстроились иные. Исчезли старые однообразные избы, крытые соломой, а высятся большие разноцветные дома с железными и шиферными крышами, увенчанными телеантеннами. Вдоль улиц стоят столбы, а на них натя­нута проволока. Лес отступил от села, сады почти исчезли. Большой и глубокий проточный пруд, полный карасей и раков, с плотиной и мельницей, превратился в зеленоватую лужу с из­рытыми глинистыми берегами. Заливные луга за селом распаха­ны под огороды, а поля засеяны кукурузой и подсолнечником, так что скотина почти не видит травы и сена.

Но чего бывшие владельцы решительно не узнали бы, так это своего родового дома — двухэтажного здания с круглой башней. Дом представляет жалкое зрелище. Перестроенный в прошлом веке под церковь, он дал удобный повод новоявленным хозяевам села всячески глумиться над ним. Его ломали, коре­жили, ковыряли, долбили, рушили, пакостили — в общем всячески издевались. Но не под силу оказалось вольным потомкам сравнять с землей то, что создали их подневольные предки. Послереволю­ционный разгул людских стихий докатился и до этих мест и по здешним масштабам наломал не меньше дров, чем в самих зако­нодательных центрах. Может быть поздно, но народ спохватился, и теперь даже у нас в Горах на фамильном доме Скавронских прикреплена железная дощечка с надписью: «Памятник архитек­туры. Охраняется государством». Правда, дощечка сильно поржа­вела, а в доме все еще находится склад химических удобрений, но решительный шаг сделан, и можно надеяться на лучшее будущее. А будущее этого дома, и в дальнейшем, может быть, приле­гающей окрестности, видится в создании музея и заповедной при­родной зоны. Это не будет музей истории рода Скавронских, а это будет музей истории рода наших предков, музей истории на­шей культуры. На этой земле родились и жили многие поколения наших родичей, они возделывали и украшали эту землю, они пре­умножали богатства и достояния этой земли, они легли навсегда в эту песчаную, в эту каменистую землю. И вот когда народ вер­нул себе эту землю и все то, что искони и по праву принадле­жало ему, то людям только и осталось бережно взять это велико достояние в свои заботливые руки, любовно возвратить ему былую красоту и в целости передать потомкам — на радость, гордость и подражание.

 

 

 

14.11 — 5.12.86 г.