Отношения между Церковью и государством опять изменились, и снова не в лучшую сторону. Политика партии была направлена на подавление Церкви как организации, создание всяческих препятствий для проповеди слова Божия. На всей территории огромной страны продолжалось совместное сосуществование советской власти и Православной Церкви, более похожее на холодную войну.
Да, массовых репрессий в отношении верующих не проводилось. Целенаправленной политики закрытия храмов не было, но и новых храмов не открывали. Людей, ходивших в церковь, «брали на заметку» и всячески третировали их, понуждая «соблюдать правила игры», то есть таиться, всячески маскировать свои взгляды, скрывать мнение по большинству вопросов. Верующих заставляли жить своей, отдельной от общества, жизнью. Таким образом, создавался образ верующего человека, чудака и отшельника, то ли умственно неполноценного, то ли «много о себе воображающего», то ли неспособного «жить нормальной жизнью». А нежелающих быть, как все, в СССР не любили и опасались. Просто так, на всякий случай. Мало ли что…
Решавшихся переносить все это было не так много, и большей частью контингент верующих людей составляли люди пожилые. Дожившие до пенсионного возраста граждане Страны Советов отодвигались на периферию интересов партии и государства. Взять с них было уже нечего, угрозы от них не ожидалось. Та пенсия, которую им выплачивали за отданные государству трудовые годы и утраченное здоровье, часто являлась единственным источником бедненького существования в советском обществе, а потому была надежным поводком, который удерживал от необдуманных поступков, могущих нанести ущерб власти. Иное дело люди молодые, занятые делами социалистического строительства! Тех, кто не ходил в церковь, но решался окрестить ребенка или совершить погребальный обряд над усопшим, того пуще – венчать законный брак по православному обряду, таскали, куда следует. Роль репрессивных органов стали играть партийные комитеты по месту работы и прирученные общественные организации «по месту прописки». Тут уж выворачивалось наружу все о человеке. Происходило публичное копание в самом интимном и сокровенном. После унизительных объяснений, детских отговорок, ложных версий, с одной стороны, строгих внушений и прямых угроз – с другой, следовали резолюции собраний, по которым руководство уже делало «оргвыводы» и определяло меры наказания. В личных делах «провинившихся» делались пометочки, которые могли стоить карьеры, открывали возможность манипулировать человеком. Достаточно было вызвать такого «меченого» в соответствующий кабинет и там напомнить ему, а может, просто даже намекнуть о провинности. И чем туманнее был намек, чем менее ясно была выражена сама суть вины, тем страшнее становилось человеку, выросшему и воспитанному только в одном поколении от сталинских репрессий.