Общий итог.

Приход нового батюшки совпал с наступлением страшного времени. В 1916 году все в России уже шло наперекосяк. Пострадали миллионы людей. Одних обожгло горе потери близких на фронте, а другие жили в постоянном страхе за тех, кто еще был жив. Спасаясь от опасности попасть на фронт, все мало-мальски способные работать бежали на военные заводы, работники которых не призывались в армию. Да и платили там больше, чем где бы то ни было. В результате замерла перерабатывающая отрасль: крупных предприятий тогда еще не было, а все средние и мелкие (пекарни, колбасные фабрики, сыроварни, маслозаводы и прочие) обезлюдели, потому что их работники или ушли воевать, или окопались на снарядных фабриках и других заводах, вы[1]пускающих военную продукцию. Тогда было невозможно достать обувь (она просто не выпускалась) – все предприятия шили сапоги и ботинки для армии. Донашивали довоенную одежду – все ткацкие фабрики работали на армию, получая от казны выгодные заказы, да и шить стало некому. Крестьяне начали прятать хлеб, понимая, что цены на продовольствие еще вырастут. Так возник товарный и продовольственный дефицит, усугубившийся действиями торговцев, которые, не желая упускать доходы, плывущие в руки, даже обязательный (как сейчас бы сказали – «социальный») набор продуктов продавали по взвинченным ценам. Делалось это очень про[1]сто: заказывались вагоны товаров «на предъявителя», получатель не получал их по месяцу и более. Отсутствие товаров в лавках объяснялось неразберихой на железных дорогах, по которым в первую очередь гнали военные эшелоны. За это время происходил прогнозируемый скачок цен, который окупал затраты на штрафы железной дороге за простой, принося ощутимую прибыль тому, кто закупил товар «по старой цене». То, что люди не могли купить еды, торговцев волновало еще меньше, чем крестьян. Дефицит товаров породил черный рынок, на котором господствовали свои «короли», которые наживались, «играя с ценами». Любые попытки борьбы с этими явлениями терпели неудачу из-за развращающей коррупции, достигшей невиданных масштабов. Никаких реальных возможностей управлять ситуацией у царского правительства уже не было. К февралю 1917 года империя была измучена социальными проблемами, которые за годы войны превратились в бедствие. Слова «родина», «присяга», «отечество», «долг» от злоупотребления ими измельчали, утратили великий смысл, свое воздействие на умы. Испарилось, выдохлось то самое состояние духа, которое летом 1914 года, в день объявления войны, вывело миллионы россиян на патриотические манифестации. При выходе на парадный балкон Зимнего дворца государя императора Николая Александровича стотысячная толпа людей самых разных сословий, собравшихся на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге, встала на колени… В 1917 году «за все это» никто не хотел умирать, ради «этого» уже не было сил терпеть. Собственно, февраль 1917 года начался как стихийный бунт не столько против монархии, сколько вообще против военно-тыловой вакханалии. У высшей власти не было воли сопротивляться – по свидетельству присутствующих при отречении императора, Николай II подписал все необходимые бумаги «так легко, словно эскадрон сдал». Этой управленческой и волевой немощью ловко воспользовались политики, которых теперь принято называть «либералами». Они сумели направить ненависть возмущенных масс людей в нужном им направлении. Первыми под ударами революционной стихии пали как раз те самые органы, которые полагали, что у них «все схвачено». Лишь после того, как этот контроль рухнул, из тюрем вышли политические заключенные, а из-за кордона прибыли в полном составе эмигрантские вожди запрещенных прежде партий, которые моментально набрали политический вес. Они активно ввязались в политическую борьбу, и именно тогда в их распоряжении появились загадочные миллионы денег, о происхождении которых до сих пор так много спорят. Тогда пошла большая политическая игра, увенчавшаяся большевистским переворотом. Но это уже начало другого раздела истории, которому будет уделено особенное внимание в другой части нашего повествования.